— Почему?
— Потому что здоровье, которым должен ее одарить эфенди, не дойдет до женщины, а останется висеть на решетке. Пошел прочь!
— Я должен тебе еще кое-что сказать, неустрашимый ага. У нашего хозяина в сокровищнице припрятано больше кошельков, чем ты когда-либо сможешь сосчитать. Он наказал мне передать, что ты тоже можешь прийти. Ты получишь бакшиш, какого и хедивы Египта[47] не дадут.
Теперь проситель наконец-то поумнел и половчее подцепил моего Халефа на крючок, каким ловят каждого восточного человека, когда хотят его расположить к себе. Маленький управитель моего двора немедленно изменил свой тон и ответил куда как дружественнее:
— Аллах да благословит твои уста, друг мой! И все же один пиастр на моей ладони милее мне десяти кошельков на чьей-то чужой. Но твой кошелек такой тощий, словно шакал в ловушке или пустыня с той стороны Мокаттама[48].
— Так последуй же совету своего сердца, мой брат!
— Какой я тебе брат! Опомнись, человек: ты же раб, тогда как я сопровождаю и защищаю своего эфенди как свободный человек. Совет моего сердца что-то запаздывает. Как может поле приносить плоды, если с неба падает так мало капель?
— Вот тебе еще три капли!
— Еще три? Тогда я посмотрю, можно ли побеспокоить эфенди, раз уж твой хозяин действительно даст бакшиш.
Одно обстоятельство в этом деле чрезвычайно заинтересовало меня: звали лечить не мужчину, а женщину.
Но поскольку мусульманин, если не считать вечно странствующих кочевников, никогда не покажет глазам чужестранца обитателей женских покоев своего дома, то речь шла наверняка об уже немолодой женщине, которая, видимо, благодаря своим свойствам души и характера сохранила любовь Абрахим-Мамура.
Халеф-ага вошел ко мне.
— Ты спишь, сиди?
Шельмец! Здесь он звал сиди меня, а снаружи заставлял так величать себя самого.
— Нет. Что ты хочешь?
— Снаружи стоит человек, который очень хочет поговорить с тобой. Его ждет на Ниле лодка, и он сказал, что я тоже должен ехать.
Хитрый парень сделал это последнее замечание только для того, чтобы обеспечить себе обещанные чаевые.
— Пусть этот человек войдет!
Халеф вышел и впустил посланца. Тот склонился до пола, снял обувь и униженно ждал, пока я не обратился к нему.
— Подойди! Кто ты?
— Слуга великого Абрахим-Мамура, живущего выше по реке.
— Что ты хочешь мне сказать?
— Тяжелое горе пришло в дом моего хозяина, потому что Гюзель, венец его сердца, исчезает в тени смерти. Ни один врач, ни один факир, ни один волшебник не смогли поставить ее на ноги.
— Я не знаю местности, где живет твой господин. Далеко это отсюда?
— Он живет на берегу реки и посылает за тобой лодку. Через какой-нибудь час ты будешь у нас.
— Кто отвезет меня назад?
— Я.
— Хорошо, тогда едем, только подожди минуту снаружи! Он взял свои башмаки и обулся. Я поднялся, накинул дорожное платье и взял свой ящичек с аконитом[49], серой, сон-травой и разными другими средствами, которым положено быть в маленькой походной аптечке. Уже через пять минут мы сидели в четырехвесельной лодке. Я погрузился в свои мысли. Халеф-ага был горд, как паша с тремя конскими хвостами в тюрбане. За пояс он засунул обложенные серебром пистолеты, полученные мной в подарок в Каире, и острый, поблескивающий кинжал. В руках он держал неизменную бегемотовую плетку.
Мимо проплывали берега, засеянные просом, табаком, кунжутом, кассией[50], а позади полей тянулись вверх гибкие пальмы.
Когда мы приблизились к нужной ограде, я заметил, что от реки под стену уходил узкий канал, предусмотренный, несомненно, для снабжения водой тех, кто жил за оградой, чтобы обитателям не надо было утруждать себя выходом за ворота. Наш проводник шел впереди. Он обогнул два угла и подвел нас к уходящей от воды стене. Здесь он дал условный сигнал какому-то ожидавшему за воротами человеку, которые сейчас же для нас открыли.
Встретивший нас за воротами чернокожий африканец оскалил в улыбке зубы, но мы не удостоили вниманием его глубокий земной поклон и прошли мимо слуги во двор.
Посланец ввел нас через темный низкий проход в маленький внутренний дворик, середину которого занимал бассейн. Стало быть, канал, замеченный мною раньше, доходил досюда, и строитель уединенного дома умнейшим образом подумал прежде всего о том, чтобы в достатке обеспечить себя и своих ближних всем тем, что является самым необходимым и незаменимым в жарком климате этой страны. Одновременно я заметил, что вся усадьба устроена так, чтобы безо всякого ущерба переносить ежегодные разливы Нила.
49