— Ты думаешь, что мы сегодня выиграем процесс?
— Я этого вовсе не думаю. Я доверяю тебе, — ответил он.
— А если мы его выиграем, что станет с Абрахимом?
— Ничего. Я знаю этих людей. Абрахим даст бимбаши деньги или дорогой перстень, который он носит на пальце, и начальник полиции освободит его.
— Ты хочешь его смерти?
— Нет. Я нашел Зеницу — этого мне достаточно.
— А что об этом думает Зеница?
Зеница ответила сама:
— Эфенди, я была такой несчастной, но теперь я свободна. Я не хочу больше думать о нем.
Это меня удовлетворило. Надо было еще спросить Абу эль-Рейсана. Тот категорически заявил мне, что будет очень рад, если отделается как можно дешевле. Успокоенный таким образом, я стал проводить рекогносцировку.
Сандала у берега не было. Он словно растворился. Во всяком случае, достойный Халид бен Мустафа еще раньше нас понял намерения судьи и улизнул со своим судном и экипажем.
Но где находился Абрахим-Мамур?
Дахабия подняла якорь, и мы продолжили свое прерванное путешествие с приятным сознанием того, что счастливо выпутались из весьма скверной истории.
Глава 5
За спиной осталась земля Осириса и Исиды, страна сфинкса и пирамид, страна, в которой народ божий нес ярмо рабства и таскал на себе скалы Мокаттама, возводя одно из чудес света, которое еще и сегодня вызывает восхищение путешествующих по Нилу. Там, в тростниках издревле почитаемой реки, царская дочь нашла мальчонку, призванного освободить свой народ от рабства и дать ему Закон в десяти божественных заповедях, которые еще и тысячелетия спустя составляют основу всех законов и уложений.
У ног моих в жгучем сиянии солнца искрились воды Арабского залива[68]. Эти воды когда-то, повинуясь голосу Иеговы-Саваофа, образовали две стены, между которыми порабощенный народ страны Гесем нашел путь к свободе, тогда как армия их угнетателей и преследователей обрела ужасную гибель. Это были те самые воды, в которых в более позднюю эпоху чуть не погиб «великий султан» Наполеон Бонапарт.
Желая добраться до Красного моря, я шел из Каира до Суэца необычным путем. Пространство, лежащее между этими городами, уже давно не заслуживает названия «пустыня». Прежде она устрашала как полным отсутствием воды, так и разбойниками-бедуинами, которые занимались своим ремеслом в глухих урочищах. Теперь положение изменилось; это и стало причиной моего уклонения к югу. Скачка по пустошам была для меня много интереснее путешествия по проторенной дороге. Поэтому я и теперь намеревался миновать Суэц, который мог предложить мне только уже виденное мною, уже известное.
Мы поскакали, и вскоре перед нами появились голые высотки Джеком и Даад, а когда справа стал виден высоченный Джебель-Гариб, мы поняли, что Гроб Фараона остался позади. Слева от нас море образовало бухту, в которой стоял на якоре корабль.
Это была одна из тех барок, которые на Красном море называют самбук. Матросы покинули корабль. Они сидели или лежали на мелководье, окунувшись в теплую морскую воду. Несколько в стороне, на мате, сидел в важной позе капитан или владелец судна. Я сразу же увидел, что это был турок. Самбук нес султанскую символику, а команда была одета в турецкую военную форму.
Когда мы приблизились, ни один из моряков не сдвинулся с места. Я подъехал чуть не вплотную к предводителю, поднял правую руку к груди и намеренно приветствовал его не по-турецки, а по-арабски.
— Аллах да сохранит тебя! Ты капитан этого судна?
Он поднял на меня гордый взор, обстоятельно и долго меня разглядывал и наконец ответил:
— Я.
— Куда направляется твой самбук?
— Во все концы.
— Чем ты загружен?
— Разными грузами.
— Не возьмешь ли пассажира?
— Этого я не знаю.
Такой ответ уже не назовешь неразговорчивостью — это была грубость. Я покачал головой и сказал сочувственно:
— Ты, видно, келле[69]. Коран призывает правоверных проявлять сострадание к таким людям. Мне жаль тебя!
Он посмотрел на меня с гневом и изумлением.
— Ты меня жалеешь? Ты называешь меня несчастным?
— Аллах наградил твои уста даром речи, но душа твоя нема. Обратись к Мекке и проси Аллаха, чтобы он возвратил твоей душе язык, иначе она не сможет попасть в рай!
Он презрительно засмеялся и положил руку на пояс, за который были засунуты два внушительных размеров пистолета.
— Молчать лучше, чем болтать. Ты болтун, но верги-баши Myрад Ибрахим предпочитает молчать.