— Только тогда? — ответил вопросом я. — Разве не может так случиться, что только эта тайна и сможет спасти коня и меня?
— Ты прав, но ты еще не стал хозяином этого коня.
— Я стану им! — крикнул я с надеждой. — А если я им не стану, то тайна будет погребена так глубоко в моей душе, что о ней никто не узнает.
— Пойдем!
Он отвел меня в сторону и тихо прошептал:
— Когда конь должен лететь, как сокол в небе, положи ему руку между ушей и громко крикни «Ри!».
— «Ри» означает «ветер».
— Да, Ри — это кличка коня, потому что он быстрее ветра.
— Благодарю тебя, шейх. Я выполню твое задание так же хорошо, как будто я стал сыном хаддединов или как будто поехал ты сам. Когда я должен отправляться?
— Завтра на рассвете, если ты сможешь.
— Какие финики мне взять для вороного?
— Он ест только балахат. Надо ли тебе говорить, как ухаживать за столь ценным конем?
— Нет.
— Проведи сегодняшнюю ночь вместе с конем и прошепчи ему прямо в ноздри сотую суру, в которой речь идет о быстро мчащемся коне. Тогда он будет тебя любить и повиноваться тебе до последнего вздоха. Ты знаешь ее?
— Да.
— Прочти-ка ее сейчас!
Он в самом деле тревожился за своего коня и за меня.
Я повиновался шейху и на одном дыхании прочитал нужные строфы.
— Да, ты знаешь эту суру. Я тысячу раз читал ее по ночам коню. Делай то же самое, и он заметит, что ты стал его господином. А теперь вернемся в палатку.
Англичанин был до сих пор только зрителем. Теперь он подошел ко мне.
— Почему в вас стреляли?
— Я хотел им показать кое-что, чего они еще не знали.
— А-а, прекрасно… Роскошная лошадь!
— Знаете, сэр, кому принадлежит этот конь?
— Шейху!
— Нет.
— Кому же еще?
— Мне.
— Сэр, мое имя Дэвид Линдсей, и я не позволю кормить себя небылицами. Запомните это!
— Завтра утром я вас покину.
— Почему?
— Я отправляюсь в разведку! О предстоящих военных действиях вы уже знаете. Я должен попытаться определить, когда и где соберутся вражеские племена, а за это я получу в подарок, если разведка удастся, вот этого самого вороного.
— Дитя удачи! Я буду скакать рядом, прислушиваться, вынюхивать!
— Это не пройдет.
— Почему же?
— Пользы вы мне не принесете, только лишь навредите. Ваша одежда…
— Ба! Так накиньте на меня бурнус.
— Вы не понимаете ни слова по-арабски.
— Верно!.. Как долго вы будете отсутствовать?
Я еще не знаю. Несколько дней. Я должен переправиться через Малый Заб, а он достаточно далеко отсюда.
— Скверный путь! Среди худшего из всех арабов народа?
— Я буду остерегаться.
— Если мне пойдут навстречу, я останусь здесь.
— Что вы задумали?
— Изучать не только бедуинов.
— Что же еще?
— Живописные руины. Я должен копать, найти Fowling bull, послать в Лондон, в музей!
— Положитесь на них и делайте свое!
— Well! Готово, начинаем!
Мы расселись по своим прежним местам в палатке и провели остаток дня, как это любят делать арабы, в увлекательных беседах. Вечером хозяин пригласил музыкантов, причем было только два инструмента: ребаб, разновидность цитры, у которого всего одна струна, и табл, маленький барабан, производивший, однако, по сравнению с тихими однообразными тонами ребаба ужаснейший шум. Весь вечер арабы пели. Потом прочитали ночную молитву, и мы пошли отдыхать.
Англичанин спал в палатке шейха, я же пошел к коню, улегшемуся на земле, и занял место между его передними и задними ногами. Читал ли я ему сотую суру Корана действительно в самые ноздри? Разумеется! При этом вовсе не суеверие руководило мною. Ведь конь привык к такому обращению: при помощи такой процедуры мы скорее станем доверять друг другу, а так как при чтении я дышал ему в самые ноздри, конь выучился, как принято выражаться, узнавать чутьем своего нового повелителя. Я лежал в окружении ног коня, словно ребенок в лапах верного, понятливого ньюфаундленда.
Когда занялся день, палатка шейха открылась, и наружу вышел англичанин.
— Спали, сэр? — спросил он.
— Да.
— А я — нет.
— Почему?
— Было очень оживленно в палатке.
— Много спящих?
— Нет.
— Тогда что же?
— Fleas, lices and gnats[109]!
Кто разбирается в английском, знает, что он имел в виду. Я был вынужден улыбнуться.