Мысли генерала витали далеко-далеко. Ему казалось, будто его голос раздается в пустынном мировом пространстве, где атмосфера необычайно разрежена.
— От имени президента Республики…
Удар плашмя саблей сначала по правому плечу, затем по левому. С трудом прокалывая металлической булавкой мундир капитана де Паду, генерал спросил:
— Я знавал некоего Паду, он командовал лотарингскими драгунами.
— Это мой дядя, господин генерал!
— Да? Ну, поздравляю вас!
Объятие. Барабанная дробь, звуки фанфар. В большом каре ружья опущены к ноге.
— От имени военного министра…
Перед генералом славное лицо вахмистра. За девятнадцать лет службы он ни разу не получил повышения. Один из тех, кто скоро закончит срок службы и станет, должно быть, таможенником. Глаза у старого служаки были в красных прожилках.
«Надеюсь, не заплачет», — подумал генерал.
Он пожал руку награжденному и сказал ему несколько приветливых слов.
Гусарский полковник снова оглушил всех раскатами своего голоса. Войска приготовились к торжественному маршу.
Сначала под звуки труб двинулись вперед егеря. Казалось, они скреплены между собой деревянной планкой, как стулья в соборах.
Затем, обдавая неподвижного, как статуя, генерала запахом человеческого и лошадиного пота и клубами пыли, прошли кавалерийские эскадроны; поскрипывала кожа белых ремней, звенели удила и шпоры, сверкали мушкеты. Наконец проскакал замыкающий, и пыль за ним улеглась.
Генерал в сопровождении своего спутника-«собаки» двинулся навстречу полковнику гусарского полка.
— Поздравляю вас с прекрасной выправкой солдат, полковник! — произнесла «собака».
— Солдаты вашего полка хорошо держат равнение. Поздравляю вас, — медленно произнес генерал де Ла Моннери.
Он направился к своему автомобилю. Сзади, со стороны конюшен, до него донесся крик: «По казармам!» — и громкие взрывы хохота участников всей этой головоломной игры.
Глава 26
Генерал снял мундир и сложил в специальную коробку ленту командора и другие ордена. Он остался в легкой сетчатой фуфайке и в коротких кальсонах, поверх которых был надет стягивавший живот корсет из плотного полотна с металлическими крючками. На ноге — розоватая полоса шрама. Прихрамывая, он прохаживался по комнате, заставленной упакованными вещами, и продолжал исходить злобой:
— Видите ли, мой дорогой, вся эта шатия политиканов — просто олухи. Раньше еще можно было утверждать: «Необходима война, чтобы они поняли, что к чему!» Но вот они получили войну! И все-таки ничего не поняли. Одно слово — олухи!
Эта тирада предназначалась для широкозадого командира драгун Жилона, который с грустью наблюдал за приготовлениями к отъезду. В углу денщик укладывал вещи в сундук.
— Не так, не так, Шарамон! — крикнул генерал. — Я тебе двадцать раз твердил: обувь — вниз! Остолоп ты этакий!.. А потом, я отлично понимаю, что произошло, — продолжал он. — Вы меня знаете, Жилон! Я всегда говорю правду в глаза, а это многим не по вкусу… Да-с, было время, когда аристократическая фамилия с двумя приставками, как говорят эти тупоголовые англичане, у которых нет ничего хорошего, кроме лошадей, кое-что значила. Теперь же эти приставки только вредят.
Он взвешивал и подробно разбирал все возможные причины своего увольнения из армии, за исключением одной, подлинной, — возраста.
— Как мне все это претит, генерал! — сказал Жилон.
То был человек лет сорока с цветущим, приветливым лицом. Белые полотняные гетры на пуговицах обтягивали его икры. Перстень-печатка с изображением стершегося герба чуть врезался в мякоть мизинца.
— Пожалуй, я выйду в отставку, — продолжал он. — С вами, генерал, было хорошо. Когда я служил под вашим командованием, мне это напоминало войну. А теперь кто знает, куда меня сунут… с кем я буду… Пятую нашивку надо ждать еще три-четыре года. Да и дадут ли ее вообще…
— А Крошар-то каков! Слышали? Ни слова о моей мадагаскарской кампании, ни единого звука! Штабная крыса! — проворчал генерал.
— Чем оставаться с таким горе-воякой, предпочитаю тотчас же уложить багаж, — ответил командир драгун, теребя свои маленькие жесткие усики. — Уеду в Монпрели. Займусь имением, заведу лошадей для охоты, пожалуй, женюсь. Кстати, давно пора…
Так они перебрасывались словами, но каждый думал о собственных делах.
— Шарамон! — крикнул генерал. — Затяни мне шнурок.
— Ах да, генерал, местная пресса просит ваш портрет, — сказал майор Жилон.