— О деньгах между нами не может быть, конечно, и речи. Вы ведь знаете, для меня все, что касается Ла Моннери…
— Нет, нет, напротив, договоримся об этом сейчас же. Жизнь нелегка для всех, и я люблю определенность… Да, кстати, подыщите мне прислугу, умеющую все делать, — добавил он уже требовательным тоном. — Займитесь этим. Потом надо пригласить водопроводчика: в ванной что-то не в порядке.
Генерал почувствовал себя лучше: рядом находился кто-то, кому можно отдавать приказания. А госпожа Полан была в восторге от того, что кому-то оказалась необходимой.
Вдруг он спросил ее:
— Ну а ваш муж? Что с ним?
Выражение лица госпожи Полан сразу изменилось. Она горестно опустила голову.
— Ушел, — ответила она. — В четвертый раз. Сказал: «Иду в парикмахерскую» — и вот уже шесть месяцев не возвращается.
Она достала платок, вытерла уголки глаз и добавила:
— У каждого свой крест!
То был единственный раз, когда генерал как будто проявил интерес к личной жизни своей секретарши. Он всегда был глубочайшим эгоистом, а сейчас меньше, чем когда-либо, его занимали дела ближних. Когда в беседе затрагивались такие темы, он принимал отсутствующий вид либо начинал сдувать пыль с орденской розетки, так что собеседнику волей-неволей приходилось произнести:
— Я, верно, надоел вам своими историями!
Генерал отвечал «нет, нет», но глаза его были пусты. Он не слушал.
Все свое внимание он сосредоточил только на самом себе, думал только о своей особе, любил только себя, то есть поступал так, как обычно поступают стареющие люди.
Время тянулось теперь необычайно медленно. Генерал бывал в комитетах, членом которых состоял, работал с госпожой Полан. Его рассеянность во время заседаний снисходительно принимали за сосредоточенность.
Он каждый день задумывался над тем, что бы такое поручить госпоже Полан; быть может, именно поэтому она сделалась для него необходимой.
— Сегодня утром, — говорил он, — я перебирал в памяти мои воспоминания о сражении при Тананариве. Я вам сейчас их продиктую, Полан.
Когда секретарша ему надоедала, он посылал ее в Национальную библиотеку за справками, и затем их поневоле приходилось прочитывать. Иногда он оказывал ей особую милость и оставлял обедать. Это происходило в те вечера, когда ему было особенно тоскливо.
Служанка, которую подыскала Полан через монахинь Сен-Венсан-де-Поль, ему не нравилась.
Генерал написал своему бывшему денщику Шарамону, у которого в декабре истекал срок службы, и предложил старому солдату вновь поступить к нему. Он ощущал потребность в таком человеке, которому можно запросто говорить «ты» и с напускной, ворчливой благосклонностью называть его «дурьей башкой».
Итак, он наладил свою жизнь и мог медленно плыть к пока еще далекой смерти, не слишком задумываясь о ней.
Да еще как раз в это время простата начала причинять генералу страдания, что дало ему дополнительный и весьма важный повод заняться собой.
Глава 28
…особую благодарность приношу племяннице поэта госпоже Изабелле Меньерэ, оказавшей мне своим просвещенным содействием помощь в выполнении моей задачи.
Симон Лашом
Изабелла заложила пальцем страницу книги и горестно улыбнулась.
Свет осеннего дня проникал в кабинет. Симон сидел спиной к окну, и она плохо различала черты его лица.
Со времени отъезда в Швейцарию она впервые увиделась с Симоном. В конце сентября у нее произошел выкидыш; после выздоровления уже не было смысла дольше оставаться в Швейцарии, и она вместе с мужем возвратилась в Париж.
— Вы его, кажется, любите? — спросил Симон.
— Да, я очень привязана к Оливье и испытываю к нему большую нежность. К счастью, — прибавила она, — иначе это было бы ужасно. И вот я без ребенка, замужем за очень старым человеком, моя репутация все же несколько пострадала… ведь это замужество мало кого обмануло, не правда ли?.. Я лишена радостей любви и радостей материнства и не питаю большой надежды когда-либо их обрести… Тут и вы немного виноваты, Симон.
— Мы оба повинны, дорогая, — возразил он. — Мне кажется, вы тоже несете некоторую долю ответственности.
— Да-да, конечно. Я вовсе не сержусь на вас. У меня и в мыслях этого нет. Напротив, мне приятно вспомнить, — сказала она, положив на стол только что вышедший томик посмертных произведений Жана де Ла Моннери.