Джесси открыла было рот, чтобы возразить — пусть у нее пересохло в горле и ей больно говорить, но такие нелепые инсинуации просто нельзя оставлять без ответа, — но примерная женушка Берлингейм встала на ее защиту еще прежде, чем Джесси успела собраться с мыслями.
Как можно вообще говорить такое?! Ты просто мерзкая злюка! А ну убирайся!
Снова раздался циничный смех Рут, и Джесси подумала, что это ненормально и страшно — слышать как бы со стороны, как часть твоего собственного сознания смеется смехом старой знакомой, которая теперь бог знает где.
Ты меня прогоняешь?! Ждешь не дождешься, когда я уйду? У-тю-тю, сладенький пирожок, папочкина дочка. Каждый раз, когда правда подходит к тебе слишком близко, каждый раз, когда у тебя возникает мысль, что сон — это, может быть, и не сон вовсе, ты попросту убегаешь и прячешься.
Это просто смешно.
Да? Тогда расскажи, что случилось с Норой Кэллиган?
Это заставило женушку и Джесси на мгновение замолчать, но и этого мига хватило, чтобы в тишине вновь проступил странный знакомый образ: толпа людей — в основном женщины — собралась вокруг девушки, закованной в кандалы; они смеются и показывают на нее пальцем. Саму девушку видно плохо, там очень темно, хотя, несомненно, это был день, только почему-то темный. Но даже если бы светило солнце, лица девушки все равно было не разглядеть. Его закрывали густые волосы, словно покров кающегося грешника — хотя трудно было представить, что девочка совершила какой-то настолько ужасный грех, ведь на вид ей было не больше двенадцати. Ее могли наказать за что угодно, но только не за убийство мужа. У этой дочери Евы даже месячных-то еще не было, не говоря уж о муже.
Нет, это неправда. — Голос раздался внезапно, откуда-то из потаенных глубин сознания. Он был мелодичным и вместе с тем пугающе мощным, как крик кита. — Месячные у нее начались в десять с половиной. Может быть, в этом все дело. Может быть, он почуял кровь, как та собака в прихожей. Может быть, он от этого и обезумел.
Заткнись! — мысленно закричала Джесси. Она сама словно обезумела. — Заткнись, мы это не обсуждаем!
Кстати, к слову о запахах, какой он? — спросила Рут. Теперь ее голос звучал резко и напряженно… как голос старателя, который все-таки натолкнулся на рудную жилу, о которой давно догадывался, но никак не мог найти. — Такой минеральный, как пахнет соль и старые медяки.
Я сказала: мы это не обсуждаем!
Она лежала на покрывале; мышцы напряжены под похолодевшей кожей. На время смерть мужа и ее собственное плачевное положение отодвинулись на задний план перед лицом новой угрозы. Джесси нутром ощущала присутствие Рут — или той отколовшейся части себя, которая говорила голосом Рут, — вечно пытающейся докопаться до истины. Несмотря ни на что. Но сейчас Рут вроде бы решила не развивать тему или хотя бы не лезть напролом, и Джесси с примерной женушкой Берлингейм вздохнули с искренним облегчением.
Ладно, давай тогда поговорим о Норе, — сказала Рут. — Помнишь Нору, твоего психиатра? Нору, твою советчицу? Ты стала ходить к ней, когда забросила живопись, потому что тебя пугали некоторые твои картины. И тогда же… вот только не знаю, совпадение это или нет… Джералд сексуально к тебе охладел, и ты стала обнюхивать его рубашки — не пахнут ли они духами? Ведь ты не забыла Нору, правда?
Нора Кэллиган была надоедливой сучкой! — огрызнулась примерная женушка.
— Нет, — пробормотала Джесси, — у нее были добрые намерения, я в этом ни капельки не сомневаюсь, просто она всегда торопилась. Хотела быть пусть на шаг, но все-таки впереди. И задавала слишком много вопросов. Просто не умела вовремя остановиться.
Ты же говорила, что она тебе очень нравилась, или я, может быть, ошибаюсь?
— Я хочу ни о чем не думать, — нерешительно проговорила Джесси. — Но больше всего я хочу, чтобы затихли все эти голоса. Я не хочу разговаривать с ними. Это просто безумие какое-то.
Нет уж, послушай, что я тебе скажу, — мрачно изрекла Рут, — от этого ты не сбежишь так просто, как сбежала от Норы, да и от меня, уж если на то пошло.
Я от тебя не сбегала, Рут! Вымученный ответ, нелепая отмазка, да и звучит не очень-то убедительно. Она именно сбежала. Просто собрала вещички и уехала из бедной, но развеселой студенческой общаги. Джесси уехала вовсе не потому, что Рут стала задавать слишком много ненужных вопросов — о детстве, об озере Дак-Скор — и делать всякие предположения о том, что могло случиться в то лето, сразу после начала месячных. Только очень плохая подруга могла бы уехать по таким причинам. Она уехала не потому, что Рут стала задавать вопросы, а потому, что она не перестала их задавать, хотя Джесси очень просила ее прекратить. И вот это непонятное, в чем-то даже жесткое упорство, по мнению Джесси, свидетельствовало о том, что Рут — плохая подруга. Ведь она же прекрасно знала, где проходит грань между дозволенным и недопустимым, и тем не менее переступила ее сознательно. Как и Нора Кэллиган — много лет спустя.