— Он такой преданный. Я не знаю, что бы я делала без него, мистер Роббинс.
— Робертс, — поправил он. — Билл отзывался о мистере Полхерсте как о замечательном человеке.
— Да, все так к нему относятся. Но, конечно, счета придут не в клуб его почитателей, не так ли?
— Да, — неловко произнес Ральф, — пожалуй, что так. В записке Билла сказано, что ваш дядя очень плох.
— Да. Врач говорит, что он, наверное, не протянет до конца дня, не говоря уже о ночи, но я слышала эту песенку и раньше. Прости меня Господи, но порой мне кажется, дядя Боб похож на одну из тех реклам Издательской расчетной палаты — всегда обещают и никогда не приносят. Наверное, это звучит ужасно, но я слишком устала, чтобы думать про это. Они отключили систему жизнеобеспечения нынче утром — я не могла сама взять на себя ответственность, но я позвонила Биллу, и он сказал, что так пожелал бы дядя. «Настало время Бобу исследовать следующий мир, — сказал он. — В этот он уже принес достаточно прекрасного». Разве это не поэтично, мистер Роббинс?
— Да. Моя фамилия Робертс, мисс Полхерст. Вы передадите Биллу, что звонил Ральф Робертс и просил его позво…
— Итак, ее отключили, и я уже приготовилась — наверное, можно сказать, собрала нервы в кулак, — а потом он не умер. Я не могу этого понять. Он — готов, я — готова, работа его жизни закончена… так почему же он не умирает?
— Я не знаю.
— Смерть жутко тупа, — произнесла она занудным и неприятным голосом, какой, кажется, бывает у человека лишь тогда, когда он очень устал или у него очень больное сердце. — Если бы какая-нибудь акушерка так медленно перерезала бы пуповину у младенца, ее уволили бы за профессиональную непригодность.
За эти дни мозг Ральфа привык плавать где-то далеко, но на сей раз он моментально включился.
— Что вы сказали?
— Простите? — Она казалась удивленной, словно ее собственный рассудок тоже плавал где-то далеко.
— Вы что-то сказали про перерезание нити.
— Я не имела в виду ничего плохого, — сказала она. Сварливый тон усилился… Только это был не сварливый тон, понял Ральф; это был скулеж, причем испуганный. Что-то там было не так. Сердце у него вдруг забилось быстрее. — Я ничего не имела в виду, — продолжала настаивать она, и вдруг телефонная трубка, которую держал Ральф, стала ярко-синего цвета.
Она думает о том, чтобы убить его, причем не абстрактно, — она думает о том, чтобы опустить подушку ему на лицо и придушить. «Это будет быстро», — думает она. «Это милосердие», — думает она. «Все наконец закончится», — думает она.
Ральф отодвинул трубку от уха. Голубой свет, холодный, как февральское небо, струился тонкими, не толще карандашных грифелей, лучами из дырочек.
Убийство синее, подумал Ральф, держа трубку на вытянутой руке. И, не веря своим широко раскрытым глазам, уставился на синие лучи, начавшие изгибаться и скользить к полу. Очень издалека до него доносился тревожный, кряхтящий голос Денизы Полхерст. Я никогда не хотел бы этого знать, но теперь, кажется, так или иначе знаю: убийство синее.
Он снова поднес трубку ко рту, подняв ее так, чтобы верхняя половина, окутанная льдинками ауры, не касалась его. Он боялся, что, если он поднесет этот конец трубки близко к уху, та может оглушить его своим холодным и яростным отчаянием.
— Передайте Биллу, что звонил Ральф, — сказал он. — Робертс, а не Роббинс. — И повесил трубку, не дожидаясь ответа. Синие лучи оторвались от трубки и устремились к полу. Они снова напомнили Ральфу льдинки; на этот раз — как они падают ровным рядком, когда ты проводишь рукой в перчатке под оконным карнизом в конце теплого зимнего дня. Лучи исчезли, не успев коснуться линолеума. Он огляделся вокруг. Ничего в комнате не мерцало, не сверкало и не вибрировало. Ауры снова исчезли. Он уже было вздохнул с облегчением, но тут снаружи, на Харрис-авеню, раздался выхлоп автомобиля.
В пустой квартире на втором этаже Ральф Робертс раскрыл рот и издал громкий отчаянный вопль.
Ему больше не хотелось чаю, но он все еще испытывал жажду. В холодильнике он нашел полбутылки диетической пепси, налил ее в пластиковый стаканчик с потускневшим фирменным знаком «Красного яблока» и вышел на улицу. Он больше не мог находиться в своей квартире, которая вся, казалось, пропахла горьким бодрствованием. В особенности после того, что произошло с телефоном.