И он так не думал.
То ощущение, будто чьи-то невидимые руки подталкивают его к какому-то темному туннелю, где может случиться все, что угодно, теперь стало еще сильнее. Ощущение, что им манипулируют. Он чувствовал себя маленьким… уязвимым… и обманутым.
— Ч-что ж, м-мы в-вернулись, — проговорила Лоис сквозь слегка лязгающие зубы. — Как по-твоему, который час?
Похоже, было около шести утра, но, когда Ральф взглянул на свои часы, он не удивился, увидев, что они встали. Он не мог вспомнить, когда в последний раз заводил их. Может быть, во вторник вечером.
Вслед за Лоис он взглянул на юго-восток и увидел Общественный центр, стоявший как остров посреди океана автомобильных стоянок. При раннем утреннем солнечном свете, яркими полосами отражавшемся в его причудливо вырезанных окнах, центр был похож на увеличенную копию здания, в котором размещался рабочий кабинет Джорджа Джетсона из мультфильма. Отвратительный «мешок смерти», окружавший его всего несколько мгновений назад, исчез.
О нет, не исчез. Брось дурачить себя, приятель. Быть может, ты не в состоянии видеть его сейчас, но он там — это точно.
— Рано, — сказал он, прижимая к себе Лоис еще крепче, и очередной порыв ветра откинул ему волосы — волосы, среди которых теперь было не меньше черных, чем седых, — со лба. — Но думаю, скоро уже станет поздно.
Она поняла, что он имеет в виду, и кивнула.
— А где Л-лахесис и К-к…
— Наверное, на том уровне, где ветер не отморозит им задницу. Пошли. Давай отыщем дверь и уберемся к черту с этой крыши.
Она задержалась еще на мгновение, хотя и дрожала, и окинула взглядом город.
— Что он сделал? — тихим голосом спросила она. — Если он не заложил там бомбу, что же он мог сделать?
— Может быть, он все-таки заложил бомбу, а ищейки просто еще не обнаружили ее. А может, там нечто такое, на что собаки не натасканы. Скажем, канистра, спрятанная в стропилах, — какая-нибудь маленькая гадость, которую Эд соорудил в своей ванной. В конце концов он зарабатывал на жизнь химией… По крайней мере до тех пор, пока не бросил работу и не стал профессиональным психопатом. Может, он собирается потравить их газом, как крыс.
— О Господи, Ральф! — Она прижала ладонь к груди и взглянула на него в отчаянии.
— Пошли, Лоис. Давай убираться с этой чертовой крыши.
На сей раз она послушно двинулась за ним. Ральф повел ее к двери, которая… Он горячо надеялся, что она окажется незапертой.
— Две тысячи человек, — почти простонала она, когда они добрались до двери. Ральф испытал облегчение, когда ручка легко повернулась под его рукой, но Лоис обхватила его запястье холодными пальцами, прежде чем он успел открыть дверь. Ее лицо осветилось страстной надеждой. — Может быть, те человечки лгали, а, Ральф? Может быть, у них свое шило в мешке… Что-то такое, что мы никогда не сможем понять, и они солгали.
— Я думаю, что они не могут лгать, — медленно произнес он. — Вот что самое поганое, Лоис, — я думаю, они не способны лгать. И потом, есть еще это. — Он указал на Общественный центр, на грязную мембрану вокруг него, которую они не видели, но оба знали, что она все еще там. Лоис не обернулась в ту сторону. Вместо этого она накрыла его руку своей холодной ладонью, толкнула дверь и начала спускаться вниз по лестнице.
Ральф приоткрыл дверь на лестницу, заглянул в коридор на шестом этаже, увидел, что тот пуст, и вывел Лоис из лестничного пролета. Они направились к лифтам, а потом оба остановились перед открытой дверью, рядом с которой, на стене, было выведено яркими красными буквами: КОМНАТА ВРАЧЕЙ. Эту комнату они видели по пути на крышу с Клото и Лахесисом — репродукции Уинслоу Хомера на стенах, чайник «Силекс» на небольшой электрической плитке, отвратительная мебель. Сейчас в комнате никого не было, но укрепленный на стене телевизор работал и их старая знакомая Лизетт Бенсон читала Утренние новости. Ральф вспомнил тот день, когда они с Лоис и с Биллом сидели в комнате Лоис, ели макароны с сыром и смотрели репортаж Лизетт Бенсон об инциденте с бросанием кукол в окна «Женского попечения». Вдруг ему пришло в голову, что Билл Макговерн никогда больше не посмотрит на Лизетт Бенсон и не забудет запереть входную дверь, и его охватило яростное, как осенняя буря, чувство утраты. Он не мог до конца поверить в это, во всяком случае, пока. Как мог Билл умереть так внезапно и так бесцеремонно? Он бы так не захотел, подумал Ральф, и не просто потому, что счел бы смерть от сердечного приступа в коридоре больницы дурным тоном. Ему бы это показалось театром абсурда.