— Потому что это было бы ложью, а лгать они, вероятно, не могут.
— Верно. Лгать они, вероятно, не могут.
— Так что же им надо, Ральф?
Он покачал головой:
— У меня нет отгадки, Лоис. Даже намека.
Она допила свой кофе, осторожно поставила чашку на блюдечко, секунду изучала свои пальцы, а потом подняла на него глаза. Его снова поразила — почти физически ударила — ее красота.
— Они были хорошие, — сказала она. — Они правда хорошие. Я чувствую это… очень сильно. А ты — нет?
— Да, — почти неохотно произнес он. Конечно, он чувствовал это. Они обладали всем, чего не хватало Атропосу.
— И ты попытаешься, несмотря ни на что, остановить Эда — ты сам говорил, что не можешь не сделать этого, как не смог бы не увернуться от брошенного тебе в голову бейсбольного мяча. Ведь так?
— Да, — еще более неохотно выдавил он.
— Тогда ты должен плюнуть на все остальное, — спокойно сказала она, встретив своими темными глазами взгляд его голубых. — Оно только занимает место у тебя в голове, Ральф. Сбивает с толку.
Он видел, что она права, но все равно сомневался, что сумеет так вот просто разжать ладонь и позволить своим вопросам улететь. Может быть, лишь дожив до семидесяти, человек как следует понимает, насколько трудно убегать от своего воспитания. Его учили, как надо быть мужчиной, до прихода к власти Адольфа Гитлера, и он все еще оставался пленником того поколения, которое слушало Г.В. Кальтенборна и сестер Эндрюс по радио, — поколения мужчин, веривших в коктейли при луне и пешие прогулки длиной в милю за пачкой «Кэмел». Такое воспитание почти не принимало во внимание чудные моральные проблемы вроде той, кто действует во имя добра, а кто — во имя зла; главное было не давать жулью запорошить тебе глаза песком. Не давать водить себя за нос.
Вот как? — с холодным изумлением спросила Кэролайн. Как чудесно. Но позволь мне первой открыть тебе один маленький секрет, Ральф: это чушь. Это было чушью еще до того, как Гленн Миллер[111] исчез за горизонтом, и это чушь сейчас. В самой идее, что мужчина должен делать то, что он должен делать… может быть, и есть немного истины, даже в нынешний день и век. Но в любом случае путь обратно в Райский Сад неблизок, не так ли, родной?
Да. Очень долог путь обратно в Райский Сад.
— Чему ты улыбаешься, Ральф?
От необходимости отвечать его избавило появление официантки с тяжелым подносом. В первый раз он заметил значок, приколотый к оборке на груди ее передника. ЖИЗНЬ — ЭТО НЕ ВЫБОР — было написано на нем.
— Пойдете сегодня на шествие к Общественному центру? — спросил ее Ральф.
— Да, я буду там, — сказала она, ставя поднос на незанятый соседний столик, чтобы освободить руки. — Снаружи. Буду ходить кругами с плакатом.
— Вы принадлежите к «Друзьям жизни»? — спросила Лоис, когда официантка начала выставлять на стол омлеты и тарелки с закусками.
— А разве я не живая? — спросила та.
— Да, похоже, тут нет сомнений, — вежливо ответила Лоис.
— Что ж, наверное, это делает меня «другом жизни», так ведь? Убивать нечто, что в один прекрасный день может написать великую поэму или изобрести лекарство против СПИДа или рака, — нет, в моей черепушке этому места нет. Потому я и буду размахивать своим плакатом и постараюсь, чтобы феминистки Нормы Камали и либералы на «вольво» сумели разглядеть на нем слово УБИЙСТВО. Они ненавидят это слово. Никогда не произносят его на своих вечеринках с коктейлями и презентациях. Вам нужен кетчуп, а?
— Нет, — сказал Ральф. Он не мог отвести от нее глаз. Вокруг нее начало распространяться бледно-зеленое мерцание — казалось, оно струится из всех ее пор. Ауры возвращались, становясь все ярче.
— У меня вторая голова выросла или еще что, пока я отворачивалась? — спросила официантка. Она щелкнула своей жевательной резинкой и перекатила ее в другой уголок рта.
— Я уставился на вас, да? — спросил Ральф, чувствуя, как кровь приливает к его щекам. — Извините.
Официантка передернула мясистыми плечами, приведя верхнюю часть своей ауры в ленивое, странное движение.
— Знаете, я стараюсь не увлекаться этими штуками. Обычно я просто делаю свою работу и держу язык за зубами. Но я и не трусиха. Знаете, когда я начала маршировать перед этим кровавым кирпичным курятником в такую жару и в такую холодрыгу, что задница у меня то поджаривалась, то отмерзала?
111