Ральф и Лоис отрицательно покачали головами.
— В 1984-м. Целых девять лет назад. Знаете, что меня больше всего достает в этих приверженцах «Выбора»?
— Что? — тихонько спросила Лоис.
— Это ведь те самые люди, которые хотят запретить стволы, чтобы никто не стрелял друг в друга; те самые, кто говорит, что электрический стул и газовая камера — антиконституционны, потому что это жестокое и неправильное наказание. Они говорят все это, а потом поддерживают законы, позволяющие врачам — врачам! — вставлять вакуумные трубки в утробы женщинам и вытаскивать их неродившихся сыновей и дочерей по кусочкам. Вот что достает меня больше всего.
Официантка проговорила всю эту речь, которую она, похоже, не раз произносила и раньше, не повышая голоса и не выказывая ни малейших признаков злости. Ральф слушал ее вполуха; он в основном сосредоточил внимание на окружавшей ее бледно-зеленой ауре. Только та была не вся бледно-зеленая. Над ее правым боком медленно, как грязное колесо вагона, вращалось желтовато-черное пятно.
Печень, подумал Ральф. Что-то не так с ее печенью.
— Вы ведь все-таки не хотели бы, чтобы что-нибудь случилось с Сюзан Дэй, правда? — спросила Лоис, глядя на официантку тревожным взглядом. — Вы кажетесь очень милой женщиной, и я уверена, что вам бы не хотелось этого.
Официантка выдохнула через нос две струйки красивого зеленого тумана:
— Не такая я милая, какой кажусь, родная. Если бы Господь сделал с ней что-то, я бы первая размахивала руками и кричала: «Быть по сему», можете мне поверить. Но если вы говорите о каком-то психе, то, наверное, дело другое. Такие вещи топят нас всех, опускают на уровень тех самых людей, которых мы пытаемся остановить. Хотя психи смотрят на это иначе. Они ведь — джокеры в колоде.
— Да, — сказал Ральф. — Джокеры в колоде — это точно сказано.
— На самом деле я, наверное, не хочу, чтобы с этой женщиной случилось что-то плохое, — сказала официантка. — Но это может случиться. Ага, может. И что до меня, если что-то случится, ей некого будет в этом винить, кроме себя самой. Она играет с волками, а коли играешь с волками, чего удивляться, если тебя покусают.
Ральф не был уверен, что ему сильно захочется есть после всего этого, но оказалось, его аппетит довольно легко переварил взгляды официантки на аборты и Сюзан Дэй. Помогли ауры; никогда еще еда не казалась ему такой вкусной, даже когда он был подростком и ел по пять-шесть раз в день, если доставалось.
Лоис не отставала от него, по крайней мере какое-то время. В конце концов она отодвинула от себя остатки жареной картошки и два кусочка ветчины. Ральф играючи справлялся со своими порциями. Он обернул последний кусочек хлеба вокруг последнего кусочка сосиски, сунул его в рот, проглотил и с тяжелым вздохом откинулся на спинку стула.
— Твоя аура здорово потемнела, Ральф. Не знаю, значит ли это, что ты наелся или что ты умрешь от расстройства желудка.
— Может, и то, и другое, — сказал он. — Ты тоже снова их видишь, м-м-м?
Она кивнула.
— Ты знаешь, из всех благ на свете больше всего мне сейчас хотелось бы вздремнуть.
Да, в самом деле. Теперь, когда он согрелся и наелся, последние четыре месяца почти бессонных ночей, казалось, навалились на него как тяжкий груз. Веки словно сковало цементом.
— По-моему, сейчас это неудачная мысль, — с ужасом в голосе сказала Лоис. — Очень неудачная.
— Да, пожалуй, — согласился Ральф.
Лоис потянулась было за чеком, а потом опустила руку:
— А что, если позвонить твоему приятелю-полицейскому? Лейдекеру — так его фамилия? Он мог бы нам помочь? Стал бы помогать?
Ральф обдумал это тщательно, насколько ему позволил его сонный мозг, и отрицательно качнул головой:
— Я боюсь это делать. Что мы можем ему сказать, не оказавшись при этом замешанными? И это лишь одна сторона проблемы. Если он все-таки вмешается… но не так, как надо… вместо того, чтобы помочь, он может лишь ухудшить положение.
— Ладно. — Лоис сделала знак официантке. — Мы покатим туда с ветерком и заскочим в «Данкин донатс» в Олд-Кейп — выпьем по чашке классного кофе. Я угощаю.
Ральф улыбнулся. Улыбка вышла широкой, мутной и рассеянной — как у пьяного.
— Слушаюсь, мэм.