Пробуждение от кошмара было очень похоже на те ощущения.
Сначала были черные ревущие завихрения, словно Джесси вдруг оказалась внутри грозового облака. Она протиснулась сквозь эту взвихренную черноту, извиваясь всем телом и расталкивая локтями темные сгустки. Джесси не имела ни малейшего представления о том, кто она и когда она, не говоря уж о том, где она. Потом был теплый, более спокойный слой. Тогда она поняла, что пережила, наверное, самый ужасный кошмар за всю историю человечества (ну или по крайней мере за всю ее жизнь), но это был только сон, и теперь он закончился. Почти у самой поверхности Джесси поджидал еще один холодный слой. И страшная мысль, реальность там, впереди, такая же страшная, как кошмар. Или, может быть, даже хуже.
Неужели? — спросила себя Джесси. — Разве может быть что-то хуже того, что я только что пережила?
Она решила просто не думать об этом. Ответ был очевиден, и если бы Джесси его нашла, она бы наверняка снова нырнула в манящие темные глубины сна. И на этот раз она бы там утонула. Впрочем, не самый плохой способ покончить со всем этим раз и навсегда. Гораздо лучше, чем врезаться на мотоцикле в каменную стену или прыгнуть с парашютом и приземлиться на высоковольтные провода, например. Да, это было заманчиво… но потом Джесси представила, что слабый минеральный запах воды, похожий на запах меди и устриц, пропитает все ее тело… Это было невыносимо. Все что угодно, но только не это. Она упрямо устремилась вверх, говоря себе, что раздумывать о реальности будет потом, когда всплывет на поверхность. Если всплывет, конечно.
Последний слой, уже у самой поверхности, был теплым и страшным, как свежая кровь. Ей вдруг подумалось, что, когда она проснется, ее руки не просто одеревенеют, а вообще отомрут. Оставалось только надеяться, что ей удастся размять их хотя бы чуть-чуть.
Джесси дернулась и открыла глаза, хватая ртом воздух. Она понятия не имела, сколько времени проспала. На часах на туалетном столике по-прежнему мигали все те же цифры (двенадцать, двенадцать, двенадцать — как будто время навечно застряло на полуночи). Но судя по всему, спала она долго. На улице уже совсем стемнело, и луна стояла высоко.
Руки покалывало, как будто в них вонзились тысячи иголок. Обычно Джесси терпеть не могла эти противные ощущения, но теперь она даже обрадовалась — ведь могло быть и хуже. Она ожидала, что у нее начнутся ужасные судороги, если она попытается пошевелить руками. Под задницей и между ног расползалось сырое пятно, и Джесси поняла, что писать уже не хочется. Тело само позаботилось о себе, пока она спала.
Джесси сжала кулаки и подтянула себя вверх, морщась от боли в запястьях. Скорее всего руки болят потому, что я пыталась снять наручники, — подумала она. — Винить надо только себя, дорогая.
Снова залаяла собака. Этот пронзительный звук резанул по ушам. Джесси узнала его. Именно он заставил ее плыть к поверхности, вместо того чтобы нырнуть еще глубже в кошмарные сны. Судя по звуку, пес был на улице. Джесси, с одной стороны, была рада, что он вышел из дома, но, с другой стороны, это ее озадачило. Может, он просто отвык спать под крышей? Да, в этом есть какой-то смысл… насколько вообще может быть смысл в данной — бредовой, в сущности — ситуации.
— Соберись, Джесси, — сказала она себе. И у нее вроде бы даже получилось. Безотчетная паника и обжигающий стыд, навеянные кошмаром, постепенно прошли. Сам сон стал похож на поблекшую фотографию. После пробуждения сны похожи на пустые коконы моли или на раскрытую шелуху, где когда-то созревали семена. Всего лишь мертвая оболочка, где не так давно пульсировала жизнь. Воспринимаются совсем по-другому, а потом забываются вовсе. Иногда это беспамятство, если так можно сказать, огорчало Джесси. Но сейчас было наоборот. Она была только рада такой забывчивости.