Положительно, Пеппино был гурман.
При виде этих аппетитных приготовлений у Данглара потекли слюнки.
«Посмотрим, — сказал себе пленник, — может быть, этот окажется сговорчивее».
И он легонько постучал в дверь.
— Иду, иду, — сказал разбойник по-французски, ибо, бывая в гостинице Пастрини, он научился этому языку.
Он подошел и отпер дверь.
Данглар узнал в нем того человека, который так неистово кричал ему: «Убери голову!» Но теперь было не до упреков; наоборот, он скорчил самую любезную мину и сказал с самой вкрадчивой улыбкой:
— Простите, сударь, но разве мне не дадут пообедать?
— Как же, как же! — воскликнул Пеппино. — Неужели вы, ваше сиятельство, голодны?
— Это «неужели» бесподобно! — пробормотал Данглар. — Вот уже сутки, как я ничего не ел. Ну, разумеется, сударь, — прибавил он громко, — я голоден и даже очень.
— И ваше сиятельство желает покушать?
— Немедленно, если только возможно.
— Ничего нет легче, — сказал Пеппино, — здесь можно получить все, что угодно; конечно, за деньги, как это принято у всех добрых христиан.
— Само собой! — воскликнул Данглар. — Хотя, по правде говоря, если вы держите людей в заключении, вы должны были бы по меньшей мере кормить их.
— Нет, ваше сиятельство, — возразил Пеппино, — у нас это не принято.
— Это довод неосновательный, но не будем спорить, — отвечал Данглар, который надеялся любезным обращением умилостивить своего тюремщика. — Так велите подать мне обед.
— Сию минуту, ваше сиятельство; что вам угодно?
И Пеппино поставил свою миску наземь, так что шедший от нее пар ударил Данглару прямо в ноздри.
— Заказывайте, — сказал он.
— Разве у вас тут есть кухня? — спросил банкир.
— Как же? Конечно, есть. И великолепная!
— И повара?
— Превосходные!
— В таком случае цыпленка, или рыбу, или какую-нибудь дичь; все равно что, только дайте мне поесть.
— Все, что будет угодно вашему сиятельству; итак, скажем, цыпленка?
— Да, цыпленка.
Пеппино выпрямился и крикнул во все горло:
— Цыпленка для его сиятельства!
Голос Пеппино еще отдавался под сводами, как уже появился юноша, красивый, стройный и обнаженный до пояса, словно античный рыбоносец; он нес на голове серебряное блюдо с цыпленком, не придерживая его руками.
— Как в Кафе-де-Пари, — пробормотал Данглар.
— Извольте, ваше сиятельство, — сказал Пеппино, беря блюдо из рук молодого разбойника и ставя его на источенный червями стол, который вместе с табуреткой и ложем из козьих шкур составлял всю меблировку кельи.
Данглар потребовал вилку и нож.
— Извольте, ваше сиятельство, — сказал Пеппино, протягивая ему маленький ножик с тупым концом и деревянную вилку.
Данглар взял в одну руку нож, в другую вилку и приготовился резать птицу.
— Прошу прощения, ваше сиятельство, — сказал Пеппино, кладя руку на плечо банкиру, — здесь принято платить вперед; может быть, гость останется недоволен.
«Это уж совсем не как в Кафе-де-Пари, — подумал Данглар, — не говоря уже о том, что они, наверное, обдерут меня; но не будем скупиться. Я всегда слышал, что в Италии жизнь дешева; вероятно, цыпленок стоит в Риме каких-нибудь двенадцать су».
— Вот возьмите, — сказал он и швырнул Пеппино золотой.
Пеппино подобрал монету. Данглар занес нож над цыпленком.
— Одну минуту, ваше сиятельство, — сказал Пеппино, выпрямляясь, — ваше сиятельство еще не все мне уплатили.
— Я так и думал, что они меня обдерут как липку! — пробормотал Данглар.
Но он решил не противиться этому вымогательству.
— Сколько же я вам еще должен за эту тощую курятину? — спросил он.
— Ваше сиятельство дали мне в счет уплаты луидор.
— Луидор в счет уплаты за цыпленка?
— Разумеется, в счет уплаты.
— Хорошо… Ну, а дальше?
— Так что ваше сиятельство должны мне теперь только четыре тысячи девятьсот девяносто девять луидоров.
Данглар вытаращил глаза, услышав эту чудовищную шутку.
— Презабавно, — пробормотал он, — презабавно!
И он снова хотел приняться за цыпленка, но Пеппино левой рукой удержал его и протянул правую ладонью вверх.
— Платите, — сказал он.
— Что такое? Вы не шутите? — сказал Данглар.
— Мы никогда не шутим, ваше сиятельство, — возразил Пеппино, серьезный, как квакер.
— Как, сто тысяч франков за этого цыпленка!
— Вы не поверите, ваше сиятельство, как трудно выводить птицу в этих проклятых пещерах.