Но это все равно не объясняет, что в призыве старины Гарри так интригует меня и почему, когда я думаю о его словах, мне кажется, что Америка, в которой я живу, — это страна, принадлежащая кому-то другому.
Образование, дающее мне ощущение непрерывности человеческой жизни и мысли, удерживает меня от разделения времени на сейчас (мы — последние несколько лет) и тогда (они — история). Проблеск антропологического мировоззрения не позволяет мне поверить, что жизнь хоть когда-нибудь была простой для всех и везде. Старики ностальгируют по некоторым вещам, зная, что те исчезли навсегда, но я очень мало живу в прошлом. Почему же тогда я чувствую себя изгнанницей?
Я видела, как моя страна приняла — по большей части совершенно спокойно — вместе с заниженными стандартами жизни для все большего числа людей также и заниженные моральные стандарты. Моральные стандарты базируются на рекламе. Здравомыслящий человек Сол Беллоу[217] писал, что демократия есть пропаганда. Это еще труднее отрицать, когда, например, во время предвыборной кампании не только кандидаты скрывают или искажают известные факты, но и сам президент намеренно и постоянно лжет. И спорит с ним только оппозиция.
Конечно, политики лгали всегда, но Адольф Гитлер был первым, кто сделал ложь политикой. Американские президенты не имели обыкновения лгать так, будто им все равно, верит им кто-то или нет, хотя Никсон и Рейган уже ступили в эти воды нравственного безразличия. А теперь мы заплыли далеко от берега. Что потрясло меня в первых дебатах Обамы с лживыми цифрами и лживыми обещаниями — так это ненужность неправды. Если бы он не врал, его рейтинг был бы выше, а кроме того, он посрамил бы Ромни с его дутыми цифрами и многословной увертливостью. Он дал бы нам моральный выбор вместо матча по перебрасыванию вранья.
Могу ли я считать Америку своей страной, в то время как она живет пиаром и иллюзиями, болтовней и газетными утками? Не знаю.
Даже мне начинает казаться невероятным, что президент когда-то попросил американцев не есть курятины по четвергам. В конце концов, это и вправду странно. «Дорогие американцы, не спрашивайте, что страна может сделать для вас, — спросите, что вы можете сделать для своей страны»[218]. Ага, конечно. Ну надо же! И этот тоже врал. Однако он говорил с нами как со взрослыми людьми, с гражданами, способными задавать трудные вопросы и находить на них ответы, а не как с простыми потребителями, умеющими слушать только то, что им хочется услышать, неспособными к собственным суждениям, безразличными к фактам.
А что, если бы какой-нибудь президент попросил нас нынешних, могущих позволить себе курицу, не есть ее по четвергам, чтобы правительство собрало побольше еды для двадцати миллионов голодающих членов нашего общества? Да бросьте, какие благоглупости! В любом случае никакой президент не сумеет провести такое решение в обход корпораций, для которых Конгресс — почти полностью дочерняя организация.
А что, если бы какой-нибудь президент попросил нас (один, кстати, таки попросил) придерживаться скорости до пятидесяти пяти миль в час[219] ради экономии горючего, сохранения дорожного покрытия и спасения жизней? Я уже слышу хор издевательских смешков.
Когда наше правительство потеряло способность просить сограждан воздержаться от краткосрочных удовольствий ради служения большему добру? Началось ли это тогда, когда впервые стали говорить о том, что ни один простой свободолюбивый американец не должен платить налогов?
Меня никогда не приводила в восторг идея пуританского воздержания от чего бы то ни было. Но меня угнетает мысль о том, что нас невозможно даже попросить задуматься о воздержании от чего-либо ради людей, которым это необходимо или скоро будет необходимо (возможно, ради нас самих). Неужели простой свободолюбивый американец настолько инфантилен, что ему все вынь да положь? Или, скажу без экивоков, если граждан нельзя попросить воздержаться от стейков по вторникам, то как можно просить корпорации воздержаться от громадных и немедленных прибылей, чтобы остановить изменение климата и разрушение окружающей среды?
217