Я напустил на себя вид оскорбленной невинности.
— С какой тварью?
— Поклянись Стиксом, если осмелишься!
— Я вижу тут только мирную телку и вполне могу тебе поклясться, что ни с какой телкой любовью не занимался.
И я велел Гере прекратить вопли, которые безобразили ее и выставляли нас на посмешище перед всеми смертными.
Гера снизила тон.
— Ладно, я могла ошибиться, — произнесла она. — Но соблаговоли увидеть в этом, дорогой муженек, лишь доказательство моей любви к тебе. А эта телка и впрямь хороша. Ладно, раз ты уверяешь, что она для тебя ничего не значит, ты ведь согласишься, чтобы ее посвятили мне? После Египта, сам знаешь, белая корова — мое животное…
Я счел за лучшее согласиться. Тем не менее сделал оговорку, что телка не должна быть принесена в жертву. Так Ио снова была приобщена к культу Геры, но уже в коровьем обличье, а не в женском. Я думал, что мне будет легко ее освободить и вернуть ей первоначальный вид. Но не учел коварства Геры.
Она велела привязать Ио к ограде священной оливковой рощи, примыкавшей к одному из ее храмов, совсем неподалеку от Лерны, в Немее. И потребовала к тому же, чтобы телку днем и ночью сторожил некий Аргус, слава которого добралась и до нас.
Этот Аргус, как и сама Ио, принадлежал к потомству Аргоса великого, моего сына, которого родила Ниоба; не надо их путать.
Известный как грозный воин, несколько ограниченный, но весьма точный в исполнении приказов, Аргус избавил Аркадию от бешеного быка, который наводил ужас на население, очистил страну от различных разбойников, сделавших дороги небезопасными. Вам рассказывали, что он был стоглазым, и даже когда спал, полсотни его глаз оставались открытыми. Под этим следует понимать, что он был сотником, то есть располагал отрядом в сто воинов, половина из которых несла караул, а другая половина отсыпалась. Бравый вояка был неподкупен и всю свою гордость вкладывал в исполнение приказа. У меня не было никакой надежды ни подкупить его, ни смягчить, ни даже втолковать ему, что я по рангу выше аргосского царя, которому он подчинялся.
Тогда я призвал моего дорогого Гермеса и сказал ему:
— Аргус украшает род человеческий скорее своей телесной крепостью, нежели умом. Сделай все, что сможешь, полагаюсь на тебя.
И вот в Немейской оливковой роще обосновался зеленый дятел. Головка в красной шапочке, крылья цвета листвы, клюв, долбящий по коре, — кто бы узнал в нем Гермеса? В таком обличье он мог обследовать место, наблюдать за Аргусом и его стражами.
Упорхнув, Гермес снова вернулся, но на сей раз в обличье пастуха, и стал играть на флейте. Он играл, играл, играл, и звуки его флейты были такими ловкими, такими бойкими, а ритм — таким веселым, что Аргус и его воинство, заслушавшись, пропустили две очереди сна. Когда Гермес увидел, что они начали бороться с усталостью, что их веки закрываются, он предложил им рассказать историю. Эту историю, которая повествовала о любви нимфы и сатира, Гермес сделал такой длинной, такой сложной, такой запутанной, с таким множеством возвратов и отступлений, рассказывал ее так монотонно, что вскоре слушатели, побежденные скукой, забылись глубоким сном, одни сидя, другие — прислонившись к дереву или опершись лбом о древко копья. Гермес тотчас же отвязал Ио и был таков.
Вам еще говорили, что Гермес убил Аргуса; это клевета. Победить не значит убить. Это Аргус, внезапно проснувшись и увидев своих храпящих вояк, пришел в такое отчаянное бешенство, что перерезал им всем глотки, а потом обратил свой клинок против себя самого, не осмеливаясь показаться начальству, задание которого провалил.
Гера с досады вырвала глаза у провинившихся мертвецов и прикрепила их на хвост своего павлина, чтобы они уже никогда не могли закрываться. А ее ненависть к Ио только возросла.
Ладно, телка свободна, но она еще пожалеет о своей свободе. Раньше, чем я успел вмешаться, Гера наслала на нее свое насекомое, овода, с приказом не давать покоя сопернице и беспрестанно жалить ее под хвост. Моя несчастная любовница одним духом домчалась из Арголиды в Эпир в надежде найти убежище под дубами Додоны, где я некогда познал ее прародительницу. Но овод не отставал. Чтобы избавиться от его преследования и унять ужасный зуд, который причиняли ей укусы, Ио копытами вперед бросилась с утеса в море, которое с тех пор зовется Ионическим.
Неудовлетворенные любовницы часто бывают великими любительницами поплавать: они ищут в воде успокоения. Ио поплыла на север и вышла на иллирийском берегу, но овод по-прежнему гудел и вился вокруг ее крупа. Она снова пустилась галопом через равнины и горы, заламывая шею и пытаясь дотянуться до хвоста. Затем бросилась в Дунай, доплыла до Черного моря, побежала по берегу и снова бросилась в волны, чтобы перебраться на азиатскую сторону. Пролив, который она пересекла, до сих пор хранит память о ней, ведь «Босфор» значит «коровья переправа».