— Видишь ли ты ее рядом с ним? — вновь спросили меня.
— Уже давно я ее вижу.
Тут заговорил египтянин:
— Северное царство, словно яйцо, вскормит Восстановителя. Но тот, кого станут называть его отцом, на самом деле им не будет, ибо начало Амона не может войти в северного царя, потому что сам он не сын Амона.
— Начало Амона может войти в служителей его культа.
— Да, если фараон не сможет породить себе наследника и если Амон даст указание небесному гончару.
На этом мы расстались.
На следующий вечер, когда стемнело, священнослужители, гетеры и пилигримы собрались на большой площади перед храмом. Здесь возвышались статуи четырех богов-кабиров: Аксиры, Аксиокерсы, Акагокерса и Кадма. Они олицетворяют два мужских и два женских начала и зовутся также Деметрой — богиней сотворения, Персефоной — богиней царства смерти, Гадесом — богом подземного мира и царства мертвых и Гермесом, возвещающим о рождении нового.
Самофракийские таинства — это большие представления, похожие на театральные, с той лишь разницей, что на них нет зрителей. Точнее сказать, те, кто считает себя зрителем, поневоле становятся участниками или актерами, потому что этот театр воспроизводит саму жизнь. В этих таинствах с помощью символов и волшебства выполняются действия, составляющие жизненный круг, чтобы избавить нас от вины за совершенные несправедливости и несовершенные благие дела, освободить от злой воли и недобрых желаний, овладевших нами.
В наших городах представления в амфитеатрах, где присутствуют толпы людей, есть всего лишь жалкая профанация таинств. Таинства избавляют от раскаяния за содеянное, в то время как театральные представления освобождают всего лишь от желаний.
Для людей посвященных акты таинств имеют ясный смысл, люди непосвященные их не понимают, но это и не так важно, потому что магические символы действуют сами по себе, их действие распространяется за пределы рационального в сознании и понимании.
Таинство кабиров началось с изображения смерти в разыгрываемой сцене убийства. Затем верховный жрец обошел всех собравшихся и отпустил каждому грех за свершение убийства, разрывающего божественный жизненный круг. Он возложил свои руки на Филиппа и долго держал их так, после чего подошел к Антипатру, который выразил на лице своем удивление и беспокойство, ибо, как всякий солдат, который много убивал сам и приказывал убивать другим, он считал себя свободным от каких-либо грехов. Неожиданно для всех Антипатр, в порыве исступления бросившись вперед, стал размахивать безоружной рукой, словно разил кинжалом невидимого врага. Упав на землю, он бился в конвульсиях с пеной у рта, как будто сам погибал от руки таинственного противника. Он успокоился и поднялся на ноги лишь после того, как верховный жрец возложил на него свои руки. После пережитого Антипатр долго еще не мог оправиться и прийти в себя.
Вошли гетеры, играя на флейтах, систрах, цимбалах и тамбуринах. Занавес раздвинулся, и появился жрец в огромной маске, олицетворяющий Адама, первого человека на земле. Я знал, что вслед за ним должна выйти носительница змеи. Закрыв глаза, я попытался в последний раз воскресить в памяти ее образ, являвшийся мне неоднократно в пророчествах, дабы, разомкнув глаза, сравнить его с оригиналом. Ошибся я или нет? Я гнал от себя мысли. Перед моим внутренним взором предстала темная, окруженная серым туманом сфера, в центр которой мы, прорицатели, вызываем далекие образы. Потом я открыл глаза.
Увиденное превзошло все мои ожидания. Олимпиада оказалась живой копией сложившегося у меня образа. Она держалась прямо, была стройна, только повязка из тончайшей прозрачной ткани слегка прикрывала ее бедра и грудь. Хотя все факелы были опущены к земле, казалось, что Олимпиада залита светом. Тело ее обвивала одна из змей Амона, чешуйчатая голова которой лежала на плече девушки как огромное живое украшение. Она была прекрасна: мраморно-белая кожа, узкое лицо, четкие очертания бровей. Но я как завороженный не мог отвести взора от огромных серых глаз, которые так часто являлись мне, в их слюдяном сверкании застыло выражение неотвратимости судьбы божественной жены. Судя по тому, с какой легкостью эта невысокая девушка носила на себе тяжелую змею, она обладала немалой силой. Олимпиада приблизилась ко мне настолько, что голова змеи почти коснулась меня. Я заметил на ее теле три маленькие родинки: на лбу, на плече и на груди, отмечающие как раз те точки, на которые возлагались руки во время церемонии коронования фараонов. При свете факелов волосы ее отливали золотом. Я подошел к угрюмому Филиппу, который не сводил глаз с девушки, и сказал ему вполголоса: