Толпа людей, собравшихся по пути следования кортежа, приветствовала молодых, размахивая ветками лавра. Всем было интересно посмотреть, что за царевну выбрал в жены регент. О невесте ходили разные слухи.
По прибытии процессии в храм Деметры жрица огласила новобрачным порядок брачного ритуала. Ребенок преподнес супругам в корзине освященный хлеб, который они разломили в знак согласия.
После торжественной церемонии кортеж направился во дворец. Впереди шествия теперь уже несли зажженные факелы. Праздничный обед продолжался до ночи. Приглашенные возлежали на ложах по два-три человека, им подавали изысканные блюда. Филипп выпил больше, чем подобало, и призывал гостей непомерными возлияниями отпраздновать его радость.
В этот день Олимпиаду постигло первое разочарование. Сидя неподвижно под большими фресками Зевксиса, похожая на маленького идола с тонкими чертами лица и огромными сверкающими глазами, она увидела македонских правителей такими, какими они были на самом деле: пьяницами, горлопанами и грубыми мужланами. Филипп, как всегда, когда бывал пьян, говорил вещи, о которых следовало молчать, и слишком много разглагольствовал о своем посещении Самофракии. Желая продемонстрировать собравшимся грациозность своей жены, ее умение танцевать, превосходящее во сто крат возможности нанятых на празднества танцовщиц, Филипп приказал Олимпиаде обнажиться и показать свое искусство. Он рассердился, когда она отказалась исполнить его волю. Антипатр пил мало и весь вечер просидел с хмурым видом.
Наконец Филипп решил взять свою жену на руки, чтобы отнести в брачные покои. Гости провожали их пением. Одна из родственниц поставила в покоях священный канделябр — знак защиты богов. Затем двери покоев плотно затворили, а те, кто еще хотел выпить, вернулись в зал для пиршеств.
Первая брачная ночь не принесла Филиппу желанного наслаждения. Наутро он пожаловался мне, что жена была довольно холодна к нему, а сам он не испытал тех радостей любви, которые познал в Самофракии и ради которых так торопился с женитьбой. Причину своих неудач он видел в чрезмерном количестве выпитого накануне вина. Но более всего его беспокоило сновидение.
Ему приснилось, что он опечатал чрево своей молодой жены восковой печатью с изображением льва. Он попросил меня истолковать этот сон.
— Господин мой, — ответил я, — пустой бурдюк не опечатывают.
— Я это понял, — сказал Филипп. — Ради такого ответа я не стал бы вызывать тебя. Я хочу знать, кто наполнил бурдюк.
Слепое влечение Филиппа уже прошло, им овладело подозрение.
Я долго обдумывал свой ответ, чтобы он не выглядел ложью и в то же время не открывал вопрошающему истину.
— Твой сон, — ответил я Филиппу, — не должен вызывать у тебя сомнений. Он означает, что в первую брачную ночь твоя жена уже была беременна и она родит сына, у которого будет львиное сердце.
Такой ответ не рассеял сомнений Филиппа и не избавил его от разочарования в Олимпиаде. Стена несогласия разделяла их по ночам. Олимпиада более не пребывала в экзальтации, вызываемой таинствами, и казалась равнодушной к любви на ложе своего супруга. Познавшая восторг мгновений близости с богом, овладевшим ею через небесные пространства, она с презрением смотрела на грубого вояку, который хотел найти в ней всего лишь наложницу для удовлетворения своей похоти. Избранницу Амона, носившую в себе бережно хранимую тайну, ее оскорбляло грубое, недостойное жрицы обращение Филиппа, постоянно напоминавшего ей о происходившем в Самофракии. Она отворачивалась от него, в душе насмехаясь над мужем, обманутым еще до свадьбы, за которого она вышла замуж только ради исполнения высшей воли. Каждое утро Филипп появлялся из своих покоев с видом озабоченного человека, не понимающего, что происходит.
Однажды ночью, лежа на супружеском ложе, он случайно дотронулся до ноги своей жены и неприятно удивился, что она так холодна.
— Как можешь ты говорить, что у меня холодное тело, — ответила с иронией Олимпиада, — если ты даже не прикоснулся ко мне?
Тогда Филипп откинул одеяло. Увиденное повергло его в дикий ужас. На кровати между ним и женой, свернувшись в клубок, спала огромная змея. Он схватился за кинжал. Олимпиада фурией кинулась на него, повисла на руке и отвела смертельный удар от священной змеи, подаренной ей жрецами. Филипп продолжал неистовствовать. Пытаясь унять его гнев, Олимпиада принялась кричать, что если он испугался столь беззащитного существа, прирученного женщиной, то, значит, он трус. Поднять руку на священное животное — это чудовищное кощунство. Разве он не знает, что сам бог Зевс-Амон может принимать образ змеи? Если Филипп посмеет убить ее змею, она никогда больше не подпустит его близко к себе. Пусть помнит, что решившегося на святотатство ждет самая страшная кара. В ссоре Олимпиада исцарапала ему лицо. Напуганный яростью жены и неожиданным открытием, Филипп, схватив свои одежды в охапку, бежал из покоев. Его крики подняли на ноги всех во дворце.