Другой сентябрь, сорок четыре года спустя. 3 сентября 1914 года, когда войска Вильгельма II угрожают Парижу, президент Пуанкаре приезжает в Бордо со всей своей военной и гражданской свитой. Там он обнародует декрет о закрытии сессии обеих палат, председателей которых взял с собой. Правительство заседает в городской ратуше.
Несмотря на сообщение 12 сентября о победе на Марне, Пуанкаре и председатель Совета Вивиани возвращаются в Париж только 8 декабря, особым поездом.
Бордо понадобилось подождать всего лишь двадцать шесть лет, чтобы вновь стать нашей скорбной столицей.
Вечером 14 июня 1940 года длинная вереница черных машин проехала по Каменному мосту, перевозя все власти республики. Президент Лебрен, как до него Пуанкаре, был помещен в особняке префекта на улице Виталь-Карл, бывшем дворце правителей Гиени. Особняк военного командования, совсем неподалеку, был предоставлен председателю Совета Полю Рейно и его любовнице, графине де Порт. Жорж Мандель, верный своей привычке, обосновался в здании самой префектуры, на рабочем месте.
Город был наводнен беженцами. На улицах и площадях царили столпотворение и замешательство. Мэр Адриен Марке, громогласный человек высокого роста, управлявший Бордо пятнадцать лет, делал все, что мог, чтобы удержать ситуацию под контролем.
Что касается маршала Петена, то он выбрал для проживания периферию Бордо, бульвар Вильсона, 304, большой частный особняк, владельцы которого отсутствовали.
Почему такое отдаленное положение? По причинам безопасности, как утверждает его военный секретариат? Или же чтобы держаться подальше от мест политической суеты?
Очень любопытна позиция Петена в течение этих часов, одновременно мрачных и беспокойных. Бедный президент Лебрен подавлен; он внезапно разражается слезами и поддерживает себя только стаканами анисового алкоголя. Поль Рейно встревожен и возбужден. Графиня де Порт, в блузке кремового шелка, которую не меняла уже несколько дней, отчего та приняла сомнительный оттенок, присутствует при всех его беседах, а когда он пишет, склоняется к его плечу.
Петен же спокоен и словно безразличен. Прекрасные голубые глаза, короткие, аккуратно подстриженные седые усы, свежие щеки, гладкие руки; у него слегка дрожит голос, но не из-за волнения, а от старости. Он неподвижно сидит в своем кресле.
И бульвар Вильсона становится центром активности вокруг бесстрастного старца. Телефон звонит не переставая, толпятся визитеры, принося не поддающиеся проверке новости, которые маршал спокойно выслушивает. Именно сюда беспрерывно прибывают курьеры, разносчики переданных через министерства телеграмм из войск. Отсюда же маршал дает приказ генералу Вейгану, еще находившемуся в Бриаре, эвакуировать Генеральный штаб из Виши и прибыть в Бордо в кратчайшие сроки.
Маршал ждет.
С 10 мая события теснили людей, преследовали, подавляли, пугали. Сейчас же именно люди, с их противоположными характерами и разнообразными слабостями, собирались придать форму развязке.
Множились личные инициативы. Каждый, считая, что способен отдавать приказы, барахтался в силках несчастья.
15 июня в восемь тридцать утра генерал Лафон, комендант военного округа и верный сторонник Петена, прибывает на бульвар Вильсона, 304, чтобы доложить маршалу, что Поль Рейно возымел намерение продолжить войну в Северной Африке.
— Я люблю Северную Африку и наши колонии, быть может, даже больше, чем кто бы то ни было. И знаю их важность, — отвечает маршал. — Но Франция здесь. Если мы покинем отчизну, то как и когда обретем ее вновь?
Для него три французских департамента Алжира, протектораты Тунис и Марокко — не более чем колониальные территории.
В девять часов Поль Рейно в городской ратуше беседует с адмиралом Дарланом, которого вызвал из Генерального штаба военно-морского флота в Рошфоре, и приказывает ему организовать эвакуацию девятисот тысяч человек и ста тысяч тонн снаряжения. Дарлан воздевает руки к небу. Понадобятся две сотни кораблей большого тоннажа. Где они? И где девятьсот тысяч человек?
В одиннадцать часов собирается Совет в сокращенном составе, где Петен настаивает на необходимости срочного перемирия.
Сразу же после этого настает черед появиться Вейгану, и дискуссия перерастает в ссору между председателем Совета и главнокомандующим. Рейно требует от Вейгана, чтобы тот решился на капитуляцию сухопутных войск. При слове «капитуляция» Вейган аж подпрыгивает.
— Я никогда не запятнаю таким позором наших знамен!
Он стоит прямой, сухой, нахохлившийся, как петух, и от бешенства его индейская голова словно съеживается. В свои семьдесят три года он по-прежнему не знает, кто была его мать: ему заменила ее армия. И он не выносит, когда ее бесчестят. Впрочем, армия была превосходна. Это правительство не сумело ею командовать — так что правительству и сносить поражение.