Жеф первым услышал ее у генерала Франсуа дʼАстье, старшего брата Эмманюэля, к которому Анна зашла, чтобы оживить вечер, и воскликнул: «То, что надо!»
Наконец и мне дали послушать ее в кладовке «Маленького французского клуба». Анна играла, сидя на каком-то ящике. Я тоже был покорен.
— Вы никогда не сможете положить слова на этот ритм, — сказала Жермена Саблон с уверенностью профессионала.
Офицеры Свободной Франции, служившие в Лондоне, а также заезжие участники Сопротивления часто заглядывали на уик-энд в маленький отель «Эшдаун-парк», скромный, но дружелюбный, который держал в Кулсдоне, в близлежащем Суррее, старый французский повар.
Кто из них присутствовал в воскресенье, когда мы с Жефом сказали себе: «Ну, пора взяться за нашу песню»? Наверняка Франсуа Барон, молодой управляющий из колоний, на следующий же день после 18 июня подчинивший де Голлю французские учреждения в Америке. И наш друг Ги де Буассуди. Быть может, полковник Эттье де Буаламбер — охотник на львов в Африке, тоже присоединившийся одним из первых, — человек маленького роста, но носивший его с такой величавостью, что его прозвали Гном на троне, обыгрывая название марки мотоцикла «Гном и Рона». Был там и Фернан Гренье, депутат-коммунист, недавно прибывший, чтобы представлять свою партию, что стало политическим событием.
И мы начали во время обеда перебрасываться идеями. Жермена Саблон записывала их карандашом.
Я искал исторические прецеденты и думал о восставших шуанах, которые прятались в своих лесах. Набросок Жермены начинался так:
Но сова показалась нам слишком красивой птицей, чтобы фигурировать в борьбе против СС и гестапо. И первые строчки были заменены:
После обеда мы с Жефом заперлись в салоне отеля, обставленного разрозненными и продавленными стульями. У стены стояло старенькое пианино, которое наверняка не настраивалось годами.
У Кесселя не было никакого музыкального слуха, кроме как к цыганским песням. Он говорил, подсмеиваясь над самим собой: «Я узнаю «Марсельезу», потому что все встают, когда ее играют». Да и мои занятия на фортепьяно не продвинулись дальше ми-до-ре-ми. Я мог лишь одним пальцем бренчать по клавишам. К счастью, мелодия Анны была совсем не сложной. Время от времени я подходил к клавиатуре, чтобы вдолбить ее нам в голову.
Строфы приходили довольно легко. Мы старались без всяких прикрас, по возможности самыми простыми и суровыми словами рассказать обо всех видах борьбы, которую вели наши товарищи на родной земле, и обо всех опасностях, которым они себя подвергали. Именно о них мы думали, об их страданиях и муках. Мы попытались сделать себя их свидетелями и посланцами.
Я держал перо. Вскоре после времени чаепития мы закончили. Наши строфы уместились на трех листках. Мы немедленно позвонили дʼАстье, и он назначил встречу на тот же вечер. Кроме тех, с кем мы обычно обедали по воскресеньям, мы застали у них с Любой Красиной их друзей, среди которых был и Андре Филип, депутат-социалист, отказавшийся в июле 1940-го голосовать за полновластие Петена и вскоре ставший комиссаром внутренних дел в Комитете национального освобождения. Человек двадцать, причем некоторые были героями, довольно плотно заполнили гостиную. Была приглашена и Анна Марли со своей гитарой.
— Пой ты, — сказал мне Жеф.
И вот так, под гитару Анны, я впервые спел «Песню партизан».
Реакция была восторженной. Раздались стихийные аплодисменты. Меня попросили спеть снова, и все присутствующие хором подхватили начало.
— Вот она, песня нашего Сопротивления, — говорили все вокруг.
— Это наша новая «Марсельеза»! — воскликнул кто-то.
Есть ли большая удача для писателя и лучшее оправдание его призвания, чем однажды всего в нескольких фразах описать борьбу целого народа? Осознавший это быстрее, чем я, Кессель сказал мне тем вечером: «Быть может, это все, что останется от нас». Мы только что подсунули новую страницу самой Истории.
Это произошло 30 мая 1943 года. В тот же день де Голль отправился в Алжир, не сменив своих адъютантов. Бывают дни, отмеченные судьбой…
Наша песня быстро стала известна. Жермена Саблон стала ее первой исполнительницей в пропагандистском фильме Альберто Кавальканти. Британское радио передавало ее под названием «Underground Song».[216] Ее распространяли воздушной почтой, которую самолеты Королевских ВВС тысячами экземпляров сбрасывали на Францию. Я знаю, что проводники в запретных зонах пользовались ею, давая знать, что путь свободен, что ее пели сквозь стиснутые зубы целые тюрьмы, что она обрывалась в горле осужденных во время расстрела.