В течение нескольких месяцев ее муж, брат и мать один за другим покинули Францию. Она же упрямо оставалась рядом со своим отцом-поэтом, чтобы оберегать его. Решила ли она, что он уже ничем не рискует? Верила ли, что обеспечила ему благополучное существование? Боялась оставить его в одиночестве или же видела, что он, по своему обыкновению, совершенно доволен жизнью?
Короче, она пустилась в авантюру. Впрочем, если судить по ходу войны, это не грозило ей особыми неприятностями. Она уже была в Алжире и рассчитывала вместе со своей матерью как можно скорее присоединиться ко мне в Лондоне.
Женевьева была из тех людей, что медлят испытать какое-либо чувство, а испытав, уже не меняются в нем. Они неспособны вообразить себе, что другие могут измениться. За несколько месяцев я преодолел горы и долины, и у меня были все причины не желать появления в моей лондонской жизни этих воскресших свидетелей иного существования. Я решил отговорить Женевьеву. И совершил тяжкую ошибку. Нельзя совать пальцы в нити судьбы, полагая, будто сможешь их расправить.
Выхлопотав себе задание, я приземлился в Алжире 1 апреля 1944 года. Через три дня, как гром среди ясного неба, вышло постановление английских властей, запрещающее въезжать в Великобританию и выезжать из нее, пока готовилась высадка в Нормандии.
Я попался в западню. Ну почему я не подождал эти три дня? Все бы устроилось по моему желанию. А так я потерял свое место в первом часу битвы, расстался с моей английской любовницей и оказался вынужден жить с той, встречи с которой отчаянно хотел избежать. И мог винить в этом только себя самого.
Я ненавидел эти месяцы в Алжире, но на самом деле я ненавидел самого себя. Осаждал пароходные конторы, ссылаясь на важный пост при высадке. Но какое для них имело значение, чей джип первым войдет в Дрё или Понтуаз — мой либо чей-то другой?! Я дошел даже до того, что попытался улететь «авиастопом», и оказался однажды ночью один-одинешенек и дурак дураком на аэродроме Орана, в то время как улетала моя надежда.
В Алжире тогда существовали только материальные трудности и мелкие интриги. У меня остались воспоминания лишь о более или менее костюмированных вечеpax, которые устраивал Дафф Купер, посол Великобритании, и о сделанных из бутылок стаканах, в которых в баре отеля «Алетти», самом элегантном месте Алжира, подавали тяжелое и терпкое вино.
Моей единственной поддержкой в те дни была чета Фор, и наша дружба с каждым днем становилась сильнее. Люс основала там свой журнал «Корабль» и вела его, не без достоинства, на протяжении тридцати лет. К этому изданию она с самого начала привлекла и меня.
Что касается Эдгара, то он всегда оказывался в нужное время в нужном месте, а потому, как можно лучше приспособившись к обстоятельствам, стал помощником управляющего делами при временном правительстве.
Самолет, наконец-то вернувший меня во Францию, плевался маслом над Атлантикой. Только что был освобожден Париж.
Глава 2
Британский battle dress — небесно-голубое кепи французской легкой кавалерии, — для своих вновь обретенных друзей я явился совершенным образом освободителя. Сам же я был несколько разочарован своими приключениями. Я даже не был приписан к какой-либо части. Понадобилось подняться до секретариата генерала де Голля, чтобы вновь обрести свой статус бойца.
Поскольку судьба не дала мне попасть в список героев, я хотел, по крайней мере, оказаться в списке свидетелей. Прекрасный сине-бело-красный приказ сделал меня офицером информационной службы, без точного прикомандирования. Я мог действовать на свой страх и риск и зависел только от себя самого. Свободный электрон.
Моей первой заботой было разъяснить моим соотечественникам, кто такие «свободные французы».
О де Голле знали все: это человек, который в одиночку взялся за микрофон на радио среди бури и скорби. Но его войска?
Когда летом 1943 года, воссоздавая национальную армию, подвели черту, набралось лишь пятьдесят пять тысяч пятьсот добровольцев. Всего-навсего. И это были не только вооруженные силы, но и военная администрация, гражданские службы, дипломаты, служба пропаганды. Всего пятьдесят пять тысяч пятьсот на страну с численностью населения сорок пять миллионов человек. И эта горстка сделала себе имя, мотаясь по всему свету и участвуя во всех боях. И держа вывеску «Франция» на вытянутых руках. Самые храбрые, самые упрямые оказались собраны в первую и на самом деле единственную дивизию Свободной Франции, ДСФ, побывавшую всюду, потерявшую по пути четверть личного состава, но спустя четыре с половиной года все еще продолжавшую сражаться.