Я хотел прийти на помощь сыну, но Офион и Алкионей оттеснили меня от него. В то же время я услышал крики Геры, которую душил Красный Порфирион. В выборе между супругой и сыном я, признаться, не колебался.
Я придавил Офиона горой, ослепил Алкионея двумя вспышками молний и сквозь дым, пламя, каменную пыль, грохот, жар бросился на Порфириона. Геката, моя добрая союзница, ударом скалы поразила гиганта в печень, и его жажда убийства тотчас же обратилась в жажду изнасилования. Гера в разодранных одеждах уже брыкалась под чреслами чудовища. Я схватил Порфириона за шкирку, перевернул, стукнул пару раз о свой престол, а потом метнул в него столько молний, сколько помешалось в руке. Я поразил его в двадцати местах, но не отпускал, пока все его тело не затрещало, как раскаленное масло.
Этот момент стал поворотным в битве, словно провал попытки осквернить богинь означал для гигантов поражение.
Как раз это, смертные, нисколько не должно вас удивлять. Вспомните-ка ваши собственные войны. Разве страны и партии не принимают в ваших головах образ женщины-матери, когда вы говорите о вашей собственной нации, и девицы, которой надо овладеть, когда речь идет о чужой? А что, как не тайные мечты об изнасиловании, уравновешивает страх, который вы испытываете душными ночами перед битвой? И, произнося слово «завоевание», о чем вы на самом деле думаете?
Неожиданно все те гиганты, которые еще не были погребены, ободраны, обезглавлены или зажарены заживо, бросили поле битвы и бежали. Вместе с ними и Алоады. Остатки орды кинулась врассыпную, срывая свою злость и досаду на всем, что попадалось на пути. Наконец их бешенство угасло где-то на окраинах океанов и вблизи полюсов.
Грохот сменился тишиной. Слышно было только тяжелое дыхание богов, переводивших дух. Они медленно и устало возвращались ко мне. Посейдон опирался о свой трезубец; Гефест, черный от сажи вулканов, медленно ковылял на костылях. Я молчал, взирая на царившие вокруг разгром и разорение.
Подошел Прометей с потемневшим лицом и взглядом, полным недовольства. Я предвидел его упреки.
— Да, знаю, знаю, — опередил я его. — Я был не прав, пощадив гигантов. Теперь мы платим за эту снисходительность. Ну что ж, если еще кто-нибудь подвергнет опасности миропорядок, он будет наказан мною без всякой жалости.
Поскольку Прометей не отставал, я добавил:
— Да, люди! Это о них ты хочешь поговорить со мной. Они обычно больше других страдают в столкновении стихий. А как может быть иначе, если они единственные из всех живых существ, кто создан, чтобы стать сознанием мира? Не думай, будто они мне менее дороги, чем тебе. Я знаю, их род почти полностью уничтожен. Мы постараемся его возродить, насколько возможно, сделав лучше и сильнее.
Меня прервал чей-то гневный и одновременно придушенный голос, вопивший:
— Хочу драться, хочу отомстить! Вытащите меня отсюда!
Я узнал голос Ареса. Мы начали искать его среди нас, но потом заметили, что звуки доносятся из большого котла, в котором обычно варятся наши похлебки. Бог войны в первой же своей битве позволил засунуть себя в бронзовый горшок — это постарались его скверные родственнички — Алоады.
Посейдон выразил мне свои сожаления о том, что породил эту буйную парочку.
— Их мать Ифимедия прохаживалась вдоль моих волн и плескала водой себе на грудь. Она была такая красивая… — сказал он, словно извиняясь.
— Будет тебе! Каждый из нас совершает ошибки, — ответил я.
От и Эфиальт так крепко заклинили крышку котла, что никто не мог открыть. Хотя нет… я бы мог. Но притворился, будто не способен на это. В тот момент мы нуждались в мире, а не в воинственных затеях. И меня вполне устраивало, что Арес какое-то время проведет в бездействии. Я решил про себя: пусть вояка посидит в котле тринадцать мировых месяцев, может, поднаберется мозгов за время заточения.
Мы как раз возились с котлом, когда появилась сияющая, накрашенная и, казалось, совершенно незатронутая мерзостями войны Афродита. Она была облачена в незапятнанные белые одежды, схваченные на талии золотым поясом, и держала венок в надушенных пальчиках. Где, в каком небесном краю она укрывалась, пока мы все тут сражались? Где продолжала умащать свое тело, расчесывать волосы, полировать ногти? Сейчас она была Афродитой Никефорой, дождавшейся окончания битвы, чтобы явить себя победителю как награду. Приняв соответствующую случаю осанку, она осторожно ступала среди обломков. Ее взгляд, ее улыбка обводили всех богов по кругу, словно она искала того, кому надлежит вручить трофей. В итоге возложила венок на грязную от пота и дыма гриву Гефеста.