— По какому обвинению?
— Четыре убийства, плюс подстрекательство к бунту в местном супермаркете? Годится?
Он выключил телефон раньше, чем Рендольф успел ему что-то ответить.
— Какую работу ты собираешься поручить нам с Картером? — спросил Джуниор.
— Сегодня? Во-первых, небольшая разведка и планирование. С последним я помогу. Потом вы возьмете участие в аресте Барбары. Думаю, тебе это будет приятно.
— Да, приятно.
— А когда Барбара окажется в погребе, вы с Тибодо должны хорошенько поужинать, потому что настоящая работа ждет вас ночью.
— Что?
— Сжечь редакцию «Демократа» — интересно звучит?
Джуниор выпятил глаза:
— Зачем?
То, что его сын такое спрашивает, стало для него разочарованием.
— Потому, что в ближайшем будущем существования газеты не в интересах города. Что-нибудь еще?
— Отец, а тебе никогда не приходило в голову, что ты мог сойти с ума?
— Конечно, — кивнул Большой Джим. — Мне палец в рот не клади.
— Сколько времени я провела в этом помещении, но, ни разу не могла себе представить, что сама могу оказаться на этом столе, — произнесла Джинни Томлинсон своим новым, растерянным голосом.
— А если бы даже могла, то наверно не представляла бы, что обрабатывать тебя будет тот, кто утром готовит для тебя стэйк с яичницей. — Барби старался поддерживать шутливый тон, хотя он зашивал и перевязывал здесь беспрерывно с того мгновения, как приехал в больницу имени Катрин Рассел первым рейсом санитарной машины, и уже устал. У него было подозрение, которое в значительной мере было от стресса: он смертельно боялся, чтобы кому-то от его работы не стало хуже вместо улучшения. Такую же тревогу наблюдал он на лицах Джины Буффалино и Гарриэт Бигелоу, но вопреки всему, девушкам было легче, в их головах не тикали часы, запущенные Джимом Ренни.
— Кажется мне, я еще не скоро смогу съесть стэйк, — сказала Джинни.
Расти сначала вправил ей нос, а потом уже взялся за других пациентов. Барби ему ассистировал, держал ее за голову по возможности деликатнее и шептал что-то ободряющее. В ее ноздрю Расти заложил тампоны, пропитанные медицинским кокаином. Подождал десять минут, пока анестезия начнет действовать (за это время он успел наложить повязку на очень растянутое запястье и эластичный бандаж на колено одной толстой женщине), и тогда извлек тампоны и схватил скальпель. Фельдшер действовал со стоящей восторга скоростью. Прежде чем Барби успел посоветовать Джинни произнести «вилка», Расти скользнул рукояткой скальпеля выше расширителя ноздрей, зафиксировал его и, упершись в носовую перегородку, использовал, как рычаг.
«Словно автомобильное колесо монтирует», — подумал Барби, слушая, как, хотя и тихо, но явным образом потрескивает, возвращаясь к более или менее нормальной позиции, нос Джинни. Она не кричала, но ногти ее продырявили бумагу, которой был застелен осмотровый стол, и слезы ручьями бежали по ее щекам.
Теперь она была спокойна — Расти дал ей пару таблеток перкоцета, — но из того ее глаза, который не так распух, не переставали литься слезы. Щеки были на вид, как пурпурные пышки. Барби подумал, что она сейчас похожа на Роки Бальбоа после боя с Аполло Кридом[424].
— Смотри на жизнь с яркой стороны, — посоветовал ей Барби.
— А это где-то есть?
— Несомненно. Похоже на то, что мисс Руа не менее месяца будет сидеть только на супе и молочных коктейлях.
— Джорджия? Я слышала, что ей досталось. Сильно?
— Будет жить, но красоту себе вернет очень нескоро.
— Она никогда не могла претендовать на титул Мисс Яблочный Цветок[425]. — И тогда тише: — Это был ее визг?
Барби кивнул. Казалось, что вся больница заполнена только воплями Джорджии.
— Расти вколол ей морфин, но она долго не могла выключиться. У нее организм, как у лошади.
— А мозг аллигатора, — добавила Джинни своим беспомощным голосом. — Я никому бы не пожелала такого, как случилось с ней, но все равно это к черту хороший пример возврата кармы. Сколько я уже здесь? Мои часы разбились к черту.
Барби взглянул на свои.
— Сейчас четырнадцать тридцать. И я думаю, ты где-то на пять с половиной часов уже приблизилась к выздоровлению.
Резко крутнувшись, он услышал, как у него хрустнуло в спине, а потом немного попустило. Барби решил, что Том Петти был прав: ожидание — это самая тяжелая вещь[426]. Он предполагал, что, оказавшись в камере, будет чувствовать себя легче. Если вообще останется живым. Вдруг мозг ему пронзила мысль, что быть застреленным за сопротивление во время ареста — возможно, самый лучший для него выход.
426