Изонго помедлил и оглядел толпу — мужчин, женщин и детей, глухих, немых, слепых, уродцев и хромых, заерзавших под его взглядом. Он оглядел все их лица и продолжал:
— Прежде чем мы станем пить пальмовое вино, нам следует разрешить один пустячный вопрос. Всего лишь один вопрос. Это простое дело, простое, как вода, проще самой простоты. Я скажу вам вопросительное слово, а вы скажете мне слово ответа. Раскройте же уши и слушайте. Я и Старейшины тут решили не позволять Около возвращаться в нашу деревню. Если же он вернется в деревню, мы отошлем прочь его и ему подобных раз и навсегда. Согласны ли вы с этим?
Громкие крики «да! да!» вылетели из глоток Старейшин, изо всех глоток Амату. Крики «да! да!» заглушили одинокий голос Около, который, как им казалось, вечно спрашивал в их сердцах: «В чем суть? Ты знаешь суть? В чем же суть?»
И тогда с улыбкой-улыбкой Изонго взглянул на народ и мановением руки приказал подать пальмовое вино. И народ ликовал, сердца людей были слаще меда, люди пили и пили.
Люди пили и пили, а уродец, который стоял сзади всех, глядя и вслушиваясь меж пяток, смотревших в никуда, тихонько пополз прочь. Он пополз прочь, словно хотел домой. Но, достигнув дома, он не остановился. Он прополз мимо него и направился к краю леса — туда, где жила Туэре. И когда он достиг ее хижины, дверь открылась, и он вполз вовнутрь. Он вполз в темноту дома, где в очаге горело живое пламя, живое пламя, бросавшее на стену тень Туэре.
— Я слышу их песни, — сказала Туэре.
— Да, — ответил уродец, — их голоса подобны кому земли, их пьяные глотки бесчувственны, их бесцеремонные речи сотрясают весь мир.
— А в чем корень дела? — спросила Туэре.
— Изонго хочет изгнать его навсегда. Если он вернется в деревню, он и ему подобные будут изгнаны раз и навсегда.
— Раз и навсегда, — прошептала Туэре и громко сказала: — Отчего они все хотят зла тому, кто не сделал им никакого зла? Отчего? Отчего? Отчего? Скажи, отчего? — в отчаянии повторяла она.
— Скажи ему, чтоб не искал сути, — посоветовал уродец.
— Он не перестанет. Это у него от Войенги. Никто его не удержит. Я не буду даже пытаться.
— Тогда скажи ему, чтобы он не возвращался.
— Его пуповина зарыта в этой земле. Поэтому он вернется.
— Но его же ушлют навеки!..
— Ты же знаешь, на зов пуповины человек отвечает «да» где бы он ни был.
— Я знаю, но ведь и всех подобных ему тоже ушлют навсегда.
— Что же. Я не боюсь. Это мир боится. Это они боятся.
— Но ведь мир изменился.
— Да, мир изменился, и сердца людей охвачены страхом.
— Так он вернется? И ты уйдешь с ним навсегда?
— Я просила этого у Войенги, так оно и должно случиться.
— Да увидим мы завтрашний день, — сказал уродец, подползая к двери.
— Да увидим мы завтрашний день, — торжественно произнесла Туэре и открыла ему дверь.
Уродец выполз во мрак, и Туэре медленно опустила циновку. Она вновь села у очага, и живое пламя опять отбросило на стену ее тень.
5
Лодка ткнулась в песок набережной Сологи, и Около вытянул свои мертвые ноги. Пассажиры начали выходить, и он взял свою коробку с вещами. Затем, согнувшись, ибо навес был низок, Около медленно вышел на нос лодки и ступил на землю Сологи, где живет Сейту. Самый Большой.
Около стоял на земле Сологи, стараясь взглядом проникнуть в густую ночь, и в эту минуту над ухом его раздался шепот, от которого он вздрогнул.
— Я не забыла беду, что пала меж нами. Ты еще обо мне услышишь.
Прежде чем Около понял, в чем дело, тень женщины, крепко державшей за руку тень девушки, скользнула в ночь, в черную ночь, черную, словно дно печного горшка. Около смотрел в то место, где женщина и девушка слились с ночью, исчезли в ней, как капля воды в реке, и в эту минуту над ухом его раздался голос, от которого он вздрогнул опять.
— Ты Около? — спросил голос.
— Да. А кто ты? — спросил удивленно Около.
— Нас послали тебе навстречу.
— Мне навстречу? Кто вас послал? В Сологе я никого не знаю.
— Не старайся увидеть корень дела.
— Вы не ошиблись? Вы не принимаете меня за кого-то другого?
Голос хихикнул:
— Мы отведем тебя туда, где ты сможешь найти суть. — При этом от тьмы отделились две глыбы тьмы, они схватили Около за руки и толкнули в ночь, черную-черную, словно дно печного горшка.