— Подай ради аллаха, сынок!
— Убирайся ты… к черту! — огрызнулся чиновник сначала по-французски, а потом на языке волоф. — С утра до вечера торчишь тут, все уши прожужжал.
Нищий удалился с удрученным видом.
— Ну, так что тебе надо?
— Мне? Выписку о рождении.
— Где родился? Какого числа и месяца?
— Вот мои бумаги.
— Некогда мне разглядывать твои бумаги. Говори, когда и где родился.
Растерявшись от его грубого тона, Дьенг испуганно поглядел вокруг, ища поддержки, и опять протянул свои бумаги.
— Я жду. Слышишь? — вновь заговорил чиновник, пуская колечки ароматного дыма.
— Да поторапливайся ты, — крикнула женщина за спиной Дьенга. — Помогите ему кто-нибудь.
Подошел парень в полотняной куртке.
— Иди на свое место! — властным тоном приказал ему по-французски чиновник.
— Потише, пожалуйста! — ответил парень.
— Что! Не изображай из себя защитника справедливости.
— Прошу заметить, я с тобой вежливо говорю, — возразил опять парень и, повернувшись к Дьенгу, прочел вслух его бумаги: — Ибраима Дьенг, родился в Дакаре около тысяча девятисотого года.
— Мне надо знать, в каком месяце.
— Я ж тебе сказал: около тысяча девятисотого года.
— И ты думаешь, я стану искать? Я не архивариус.
Перепалка велась на французском языке. Мало-помалу спорившие возвысили голос, и в конце концов поднялась горячая дискуссия между чиновником и публикой. Молодой человек в куртке говорил смело. Он резко упрекал грубияна чиновника за то, что у него нет гражданских чувств и сознания профессионального долга. Он призывал в свидетели Дьенга, но тот упорно молчал. Дьенг признавал справедливость обвинений, которые бросал его заступник, но считал их бесполезными. Дело пошло еще хуже, когда стоявшая в очереди женщина бесцеремонно стала ругать мерзкие нравы администрации, нисколько не улучшившиеся со времени Независимости; она кричала во весь голос: «Вот хожу сюда целую неделю, прихожу утром, прихожу вечером, но если кто-нибудь думает, что я готова подмазать чиновника или переспать с ним, тот глубоко ошибается». «Вот, право, бесстыжая!» — думал Дьенг. У него не хватало смелости заставить ее замолчать, и он спрашивал себя, кто же ее уймет.
Наконец явился старик вахтер, успокоил кричавшую женщину, да и все при нем притихли.
— Ну, говори дату рождения, — опять принялся за свое чиновник.
— Ибраима Дьенг. Родился в Дакаре около 1900 года, — отчеканил парень в куртке.
— А сколько в году месяцев? — спросил чиновник, насмешливо скривив губы.
— Двенадцать, — доложил заступник, пристально и сердито глядя на него.
— В каком же месяце он родился?
— Послушай меня, приятель, — снова вмешался вахтер, обращаясь к Дьенгу. — Послушай меня хорошенько. Наверняка найдется кто-нибудь, кто родился в один день с тобой.
— Здесь все написано, — заупрямился Дьенг. — Вот у меня карточка избирателя. Там обозначено, когда я родился.
— Позволь-ка, — сказал вахтер, отстраняя парня в куртке. Тот поднял на него свой открытый взгляд и увидел в глазах вахтера огонек безумия, характерный для упрямых людей. Старик обратился к Дьенгу, поразившему его своей одеждой. — Надувают вас с этими карточками избирателя, — сказал он. — Чтобы заставить человека голосовать, напишут что попало. Разве будут они искать, лишний труд на себя брать. Погляди, сколько здесь реестров, а в подвале еще больше. Надо пересмотреть их все, один за другим.
— Папаша, — заговорил парень в куртке, — а разве нельзя сделать так: пусть он оставит свое имя и фамилию на бумажке, их поищут в реестрах.
— Ты что, хочешь учить нас нашему делу? Если сделать так, как ты говоришь, ему придется ждать больше двух месяцев.
— Ну, уж это чересчур!
— Сделай так, как он тебе советует. Поищи кого-нибудь, кто засвидетельствует, что его и твоя дата рождения совпадают, — добавила женщина.
Дьенг подавил горячее желание сказать, что все вышло по ее вине.
— А не найдешь такого, поищи влиятельного человека, — шепнул Дьенгу на ухо старик вахтер.
«К кому же пойти? К мулле в их мечети? Нет!.. Никого-то он не знает. Что делать… А в этой стране, если у тебя нет знакомств, нет поддержки, ничего не добьешься. Вот доказательство: уже сколько времени я безработный, все обещают взять меня обратно, да не берут. А других, кто со мной работал, взяли», — рассуждал Дьенг сам с собой.
С площади Независимости он направился к рынку Сандага. На перекрестке поискал глазами какого-нибудь знакомого, чтобы попросить у него двадцать франков. Все лица тут были замкнутые и чужие; все эти глаза, эти рты, эти уши казались ему безжалостными. К кому обратиться? Вон к тому подвижному, хорошо одетому человеку? Нет, Дьенг не мог льстить и фиглярничать, как Горги Маиса. Какой-то молодой человек встретился с ним взглядом, внешность его напомнила Дьенгу дальнего его родственника, четвероюродного племянника, живущего в этих краях. Возникло настойчивое желание пойти навестить этого четвероюродного племянника. «Да ведь я буду выглядеть лизоблюдом», — говорил он себе. А еще смущало его то, что этот родственник, приехавший из Франции, вывез оттуда белую жену. Но пойти к нему просто необходимо. Попросить у него только двадцать франков на автобус. Не откажет же ему племянник.