Мягкий дискантовый звон металла, по которому ударили деревянной колотушкой, многократным эхом раскатился среди холмов и замер вдали. Поворачивая голову в ту сторону, где сидел мальчишка, Хуана увидела лицо оглянувшегося одновременно с ней Баако — теперь оно было спокойным и мирным.
Оказалось, что мальчишка нашел гонг. Он ударил колотушкой еще раз, но звук получился резким и грубым. Пробуя гонг, мальчишка извлекал из него то низкие, то высокие ноты, но постепенно беспорядочные, как казалось Хуане, удары приобрели устойчивый ритм, и маленький музыкант не стал менять его. Мужчины все тянули канаты, почти не обращая на мальчишку внимания. Но теперь они двигались спокойней и — может быть, потому, что начали уставать, — шагали размеренно и неторопливо. Потом, когда шум моря приутих, а разговоры мужчин ненадолго смолкли, мальчишка, не переставая бить в гонг, запел. У него был чистый высокий голос, а пел он, по всей видимости, о море, и его пение можно было принять за протяжные стенания женщины, оплакивающей погибшего в море рыбака. Здоровенный мужчина, подходя к дереву, загреб ногой песок и осыпал им мальчишку, а потом раздраженно заорал на него — Хуана решила, что он заставляет мальчишку замолчать, — и тот сбился, умолк, но тут же запел снова. А через несколько минут широкоплечий рыбак со спокойной и неспешной походкой подхватил песню — в более низкой октаве, но с тем же ритмом. Когда певцы умолкали, слышался только шум прибоя, а вскоре все мужчины и кое-кто из женщин стали повторять за певцами последние слова песенных строк. Теперь мужчины, которые тянули канат, двигались в лад и спокойно, подчинившись ритму песни. Их ступни ушли глубоко в песок, а руки неустанно выбирали канаты.
Сеть выползла из моря только часа через два, когда неистовое послеполуденное солнце подернулось мягкой вечерней дымкой, но для Хуаны время пролетело быстро, почти неощутимо. Мальчишка спел семь песен с длинными, гармонически переходящими одна в другую музыкальными фразами, последние звуки которых подхватывал хор. Иногда мужчины, вытягивающие канаты, делали несколько шаркающих шагов назад или меняли ритм движений, чтобы приспособиться к новой песне. И вот появилась сеть.
Над ней кружилась целая стая чаек. Темная и мохнатая от водорослей, сеть тяжко плюхнулась на песок, как бы раздавив вынесшую ее волну. Даже туда, где сидела Хуана, доносился неумолчный влажный шорох, и она ясно представляла себе, как рыбы, в последнем безнадежном усилии вырваться на свободу судорожно изгибают серебристые чешуйчатые тела. Людям теперь было не до песен. Беспорядочной толпой они сгрудились вокруг сети, и корявые бугры их мускулов снова напряженно вздулись. Мальчишка, сидя под деревом, продолжал петь, но не громко, а как бы только для себя, хотя временами пронзительный вскрик, напоминающий горестную жалобу, ломал его монотонное, чуть слышное пение. Женщины протягивали рыбакам деньги и наполняли подносы шевелящейся рыбой. Мужчины, собрав сеть и канаты, взвалили их на спины и двинулись вдоль берега туда, откуда появилась встречавшая их толпа. Мальчишка шел сзади всех, опустив голову и высматривая что-то в песке: может быть, он надеялся найти какую-нибудь маленькую рыбешку, но ему ничего не удалось отыскать. А потом он вдруг нагнулся, выпрямился, и Хуана увидела, что он держит в руке ее лифчик.
— Баако, смотри!
— Ишь ты, нашел! — воскликнул Баако. — Сейчас принесу. — Он встал, но Хуана удержала его. Мальчишка обмотал никогда не виданную им вещицу вокруг головы и побрел дальше; вскоре прибой заглушил его песню, а потом он и сам скрылся за холмом.
На обратном пути Хуана долго молчала.
— Ты смотрел только на этого мальчугана, — наконец проговорила она.
— Я думал, ты тоже поняла.
— Что?
— Он помог им обрести то, чего у них не было.
— И за это ему здорово от них досталось.
— Да. — Баако замолчал и стал глядеть в окно на заросли кустарника и травянистые холмы, уплывающие назад. Потом повернулся к Хуане и радостно сказал: — А знаешь, они закончат высоковольтную линию в будущем месяце.