Боязливо-настороженная ярость толпы была разбита одним ударом, хотя и ожидавшимся, но таким стремительным, так люто и верно поразившим цель, что люди не сразу осознали увиденное. Острие мотыги пробило череп почти точно в середине между ушами. В первые секунды после удара ничего не случилось, лишь трясучая судорога — радости или страха, было непонятно, — дергала окостеневшее тело Сплющенного. Да чуть слышно всколыхнулся протяжный вздох — в нем звучала не горечь, а покорная обреченность, — это всхлипнул мальчик, хозяин собаки.
Потом вокруг острия мотыги вспузырилась уходящая собачья жизнь. Вспенилась, сочась, светло-серая масса — мозги, затем потемнела, разжижилась и вскоре превратилась в струйку крови. Светлое месиво на черном асфальте порозовело, смешиваясь с багровой жидкостью, и тотчас же кровь хлынула потоком, так что вокруг пробитой собачьей головы растеклась большая темная лужа.
Дрожь перестала сотрясать Сплющенного. Он издал короткий пронзительный вопль, ловко повернул острие мотыги, как бы подсекая пробитую голову, и победно поднял свою жертву вверх. Все расступились, подались назад. Теперь напряжение окончательно схлынуло, люди спокойно смотрели на Сплющенного, их тела расслабились, и пот подсох, оставив на спинах лишь соляные подтеки. В полном молчании круг распался, и мужчины, которые стояли впереди, безвольно потянулись за этим, последним, но, как оказалось, первым убийцей — сначала все провожали его взглядами, а потом покорно поплелись за ним следом.
Торжествующий убийца, неся свой трофей, двигался с обычной скоростью пешехода, но перебирал ногами, словно бегун. Жизнь по капле сочилась из собаки, стекая на землю с поднятой мотыги. Но вдруг что-то потекло и со Сплющенного — по его правой ноге зазмеилась жижа, похожая на желтую застоявшуюся мочу, смешанную со сгустками свернувшейся крови. Сплющенный тревожно нахмурился, потом посмотрел вниз, и страх стер с его лица торжество. Тем временем поднялся упавший мальчишка. Заметив унизительное состояние убийцы, он, не вытирая слез, заорал:
— Жирные яйца, худые яйца! Ага!
И хотя он все еще продолжал всхлипывать, теперь его тяжкое немое горе выхлестнулось в истерической издевке над врагом. Но испуг убийцы уже прошел, уступив место радостному облегчению. Что-то, закупоренное в его мошонке и убивавшее его мужские достоинства, наконец прорвалось наружу, и вот, несмотря на унижение и позор, Сплющенного охватила безудержная радость, превратившая его горделивую походку в припрыгивающую, гротескную поступь марионетки.
— Ага, уродина, ага, ага! — снова громко завопил мальчишка.
Официантка из кафе «Калифонийская луна» презрительно посмотрела на Сплющенного, за которым тащились остальные мужчины, и, длинно сплюнув им вслед, сказала:
— Убийцы. — Она говорила негромко. — Убийцы. А и всего-то им надо — пожрать.
Мальчишку уже снова душили слезы, и он опять затянул свои плаксивые объяснения, которых так никто и не выслушал. Но сейчас это была не истерика, и он не тщился захохотать сквозь рыдания.
Сразу же, как только шоссе освободилось, сзади раздался нетерпеливый гудок, и его подхватили другие машины. Впереди бензовоз компании «Шелл» загородил почти всю ширину шоссе своей громоздкой и длинной цистерной. Объехать его казалось невозможным, но все же какой-то человек на «хонде» изловчился вывернуть из ряда машин и теперь уверенно пробирался вперед, ухмыляясь и прощально махая рукой всем водителям, которых обгонял. Уже проехав мимо Хуаны, он оглянулся и посмотрел на нее. Она тоже помахала ему, и, самодовольно улыбнувшись, он исчез впереди. Наконец бензовоз сдвинулся с места, за ним потянулся остальной транспорт, и Хуана, включив первую передачу, медленно поехала в длинной веренице машин по улице, ведущей к шоссе на Тему. Особенно спешившие и нетерпеливые водители — у большинства из них были светло-серые «пежо» и новенькие белые «мерседесы» — выезжали вправо и, прибавляя скорость, старались обогнать медлительный бензовоз. Хуана, пропуская их, жалась к тротуару и внимательно присматривалась к окружающей ее жизни. На выезде из городка, за последней бензоколонкой, виднелся закрытый винный завод — чьи-то несбывшиеся мечты.