- Ты милостив ко мне, о Хастур, - молился он, - ты дал мне горы, и они спасают меня и мое стадо от жестоких наводнений; но об остальном мире ты должен, уж не знаю как, позаботиться сам, или я перестану тебя чтить.
И Хастур, видя, что Гаита как сказал, так и сделает, щадил города и направлял потоки в море.
Так жил Гаита с тех пор, как себя помнил. Ему трудно было представить себе иное существование. Святой отшельник, который обитал в дальнем конце долины, в часе ходьбы от жилья Гаиты, и рассказывал ему о больших городах, где ни у кого - вот несчастные! - не было ни единой овцы, ничего не говорил пастуху о том давнем времени, когда Гаита, как он сам догадывался, был так же мал и беспомощен, как новорожденный ягненок.
Размышления о великих тайнах и об ужасном превращении, о переходе в мир безмолвия и распада, который, он чувствовал, ему предстоит, как и овцам его стада и всем прочим живым существам, кроме птиц, - эти размышления привели Гаиту к заключению, что доля его тяжела и горька.
"Как же мне жить, - думал он, - если я не знаю, откуда я появился на свет? Как могу я выполнять свой долг, если я не ведаю толком, в чем он состоит и каков его источник? И как могу я быть спокоен, не зная, долго ли все это продлится? Быть может, солнце не успеет еще раз взойти, как со мной случится превращение, и что тогда будет со стадом? И чем я сам тогда стану?"
От этих мыслей Гаита сделался хмур и мрачен. Он перестал обращаться к овцам с добрым словом, перестал резво бегать к алтарю Хастура. В каждом дуновении ветра ему слышались шепоты злых духов, о существовании которых он раньше и не догадывался. Каждое облако предвещало ненастье, ночная тьма стала источником неисчислимых страхов. Когда он подносил к губам тростниковую дудочку, вместо приятной мелодии теперь раздавался заунывный вой; лесные и речные божки больше не высовывались из зарослей, чтобы послушать, но бежали от этих звуков прочь, о чем он догадывался по примятым листьям и склоненным цветам. Он перестал следить за стадом, и многие овцы пропали, заблудившись в холмах. Те, что остались, начали худеть и болеть из-за плохого корма, ибо он не искал теперь хороших пастбищ, а день за днем водил их на одно и то же место - просто по рассеянности; все его думы вертелись вокруг жизни и смерти, а о бессмертии он не знал.
Но однажды, внезапно прервав свои раздумья, он вскочил с камня, на котором сидел, решительно взмахнул правой рукой и воскликнул:
- Не буду я больше молить богов о знании, которого они не хотят мне даровать! Пусть сами следят, чтобы не вышло для меня худа. Буду выполнять свои долг, как я его разумею, а ошибусь - они же и будут виноваты!
Не успел он произнести эти слова, как вокруг него разлилось великое сияние, и он посмотрел вверх, решив, что сквозь облака проглянуло солнце; но небо было безоблачно. На расстоянии протянутой руки от него стояла прекрасная девушка. Так совершенна была ее красота, что цветы у ее ног закрывались и склоняли головки, признавая ее превосходство; такой сладости был исполнен ее вид, что у глаз ее вились птички колибри, чуть не дотрагиваясь до них жаждущими клювами, а к губам слетались дикие пчелы. От нее шел свет такой силы, что от всех предметов протянулись длинные тени, перемещавшиеся при каждом ее движении.
Гаита был поражен. В восхищении преклонил он перед ней колени, и она положила руку ему на голову.
- Не надо, - сказала она голосом, в котором было больше музыки, чем во всех колокольчиках его стада, - ты не должен мне молиться, ведь я не богиня; но если ты будешь надежен и верен, я останусь с тобой.
Гаита взял ее руку и не нашел слов, чтобы выразить свою радость и благодарность, и так они стояли, держась за руки и улыбаясь друг другу. Он не мог отвести от нее восторженных глаз. Наконец, он вымолвил:
- Молю тебя, прекрасное создание, скажи мне имя твое и скажи, откуда и для чего ты явилась.
Услышав эти слова, она предостерегающе приложила палец к губам и начала отдаляться. Прекрасный облик ее на глазах менялся, и по телу Гаиты прошла дрожь - он не понимал, почему, ведь она все еще была прекрасна. Все кругом потемнело, словно огромная хищная птица простерла над долиной крыла. В сумраке фигура девушки сделалась смутной и неотчетливой, и когда она заговорила, голос ее, исполненный печали и укора, казалось, донесся издалека:
- Самонадеянный и неблагодарный юноша! Как скоро пришлось мне тебя покинуть. Не нашел ты ничего лучшего, как сразу же нарушить вечное согласие.
Невыразимо опечаленный, Гаита пал на колени и молил ее остаться, потом вскочил и искал ее в густеющей мгле, бегал кругами, громко взывая к ней, но все тщетно. Она скрылась из виду совсем, и только голос ее прозвучал из тьмы:
- Нет, поисками ты ничего не добьешься. Иди делай свое дело, вероломный пастух, или мы никогда больше не встретимся.
Настала ночь; волки на холмах подняли вой, испуганные овцы сгрудились вокруг Гаиты. Охваченный заботой, он забыл о горькой потере и постарался довести стадо до загона, после чего отправился к святилищу и горячо поблагодарил Хастура за помощь в спасении овец; затем вернулся в свою пещеру и уснул.
Проснувшись, Гаита увидел, что солнце поднялось высоко и светит прямо в пещеру, озаряя ее торжественным сиянием. И еще он увидел сидящую подле него девушку. Она улыбнулась ему так, что в улыбке ожили все мелодии его тростниковой дудочки. Он не смел открыть рта, боясь обидеть ее снова и не зная на что решиться.
- Ты хорошо позаботился о стаде, - сказала она, - и не забыл поблагодарить Хастура за то, что он не позволил волкам перегрызть овец; поэтому я пришла к тебе снова. Примешь меня?
- Тебя любой навсегда бы принял, - ответил Гаита. - Ах! Не покидай меня больше, пока... пока я... не переменюсь и не стану безмолвным и неподвижным.
Гаита не знал слова "смерть".
- Я бы хотел, - продолжал он, - чтобы ты была одного со мной пола и мы могли бороться и бегать наперегонки и никогда не надоедали друг другу.
Услышав эти слова, девушка встала и покинула пещеру; тогда Гаита вскочил со своего ложа из душистых ветвей, чтобы догнать и остановить ее, но увидел, к своему изумлению, что вовсю хлещет ливень и что река посреди долины вышла из берегов. Перепуганные овцы громко блеяли - вода уже подступила к ограде загона. Незнакомым городам на дальней равнине грозила смертельная опасность.