— Я не могу, отец, выручи меня. Вот, вот. — Он достает из-за пазухи пачку писем. — Это я писал ей. А она их не хотела брать.
— Так много ты писал? И не получал ответа?
— Не получал.
— Гм… Озадачил ты меня, сынок, я постараюсь… Ты есть не хочешь ли?
— Нет, я устал.
— Тогда ложись. Вот здесь, на этой постели. Ты можешь спать, это Мураду старуха постелила, а его до сих пор нет…
— Мурад приехал?
— Да, приехал на похороны Дингир-Дангарчу. И где-то с друзьями, видно, загулял, а может, в Дубки подался… Ложись.
— Спокойной ночи!
Долго не могли они заснуть: Ашурали потому, что выкурил трубку, а Хасрет потому, что чувствовал себя глубоко несчастным и одиноким, и надежда на то, что этот старик Ашурали сумеет помочь ему, постененно меркла, как далекая утренняя звезда. И все же Хасрет под утро заснул, а Ашурали так и не сомкнул глаз, пока не настало время утренней молитвы. Только тогда вернулся домой Мурад. Отец не спал.
— У нас гость?
— Да. Ложись где-нибудь.
— Хорошо, отец.
— Ты где так долго был?
— У строителей… — соврал Мурад, и ответ его совпал с предположением отца, поэтому тот не стал больше ничего спрашивать, а Мурад, пристроив несколько стульев рядом с постелью гостя, бросил на них что помягче и, примостившись, заснул крепким сном…
— Да здравствует солнце!
Опять его приветствуют люди, как и во все времена с тех самых пор, когда на земле человек понял, что он человек, а то, что греет его, солнце. Оно сияет над горами Чика-Сизул-Меэр, и все радостно встречают его. Вот через маленькие окна сакли лучи проникли в комнату, где спокойно спали Хасрет и Мурад. Теплые лучи, падающие через стекло, коснулись плеча Хасрета. Он открыл глаза, чувствуя в себе свежесть и бодрость, и увидел, что кто-то лежит рядом с ним. Он узнал в спящем сына Ашурали, осторожно снял с себя его тяжелую руку. Мурад проснулся, удивленно уставился на Хасрета.
— Доброе утро, — сказал Хасрет, — хотя уже наверняка полдень.
— Это ты?..
— Удивлен?
— Нет, просто не ожидал. — Мурад встал и принялся расставлять стулья.
— И я бы удивился на твоем месте… Но что делать, друг, обстоятельства сложились не в мою пользу, и вот пришлось искать ночлег в чужой сакле. Ты, наверное, поздно вернулся, ложись на кровать, досыпай. — Хасрет оделся и вышел из сакли.
Мурад прилег на кровать, хотя сон его как рукой сняло, да он и не думал теперь спать! Подложив под голову руки и глядя отсутствующим взглядом на края почерневших балок под потолком, он погрузился в мрачные раздумья. Странные, противоречивые чувства охватили Мурада. Признание своей вины перед этим человеком смешивалось в душе Мурада с неприязнью к нему, хотя ничего плохого этот человек ему не сделал и ничего дурного против него не замышлял. Может быть, эта неприязнь и исходила от того, что он понимал, осознавал порочными, недостойными носящего папаху собственные поступки. Еще бы! Всю ночь нежился с Султанат, обнимал, ласкал ее и, явившись домой под утро, заснул рядом с ее мужем, Хасретом. Может, рассказать ему все? Но для этого смелости у Мурада не хватит, и, конечно же, он ничего не скажет. «Подло все, пошло… Но ведь она разошлась с Хасретом, развод по закону оформлен через суд… Она не жена ему! «Закон», «суд» — разве это оправдание? А что скажут люди, что скажет отец? Воспользовался тем, что человек споткнулся, воспользовался его несчастьем… А как бы он, Хасрет, поступил на моем месте? Разве он был бы виноват, если бы его полюбила женщина и он сам полюбил ее?»
ГЛАВА ВТОРАЯ, о том, что нарушило извечный покой в горах Чика-Сигул-Меэр и что прибавило жителям в «Гнезде Орла» новые тревоги и заботы
При виде горного хребта Салатау человек может вполне утвердиться в мысли, что если и был прикован Прометей, похитивший у богов огонь и отдавший его людям земли, к Кавказским горам, то, бесспорно, он был прикован железными цепями именно к этим грозным и неприступным скалам! Только боги могли придумать такую жестокую казнь за добро.
Хребет Салатау. Здесь проходит самый глубокий, самый впечатляющий и захватывающий воображение человека Сулакский каньон. Вид каньона поразителен, когда он открывается под тобой непостижимой, страшной бездной. А если смотреть снизу, то видится узкая и мрачная отвесная теснина, вздымающаяся на головокружительную высоту. Наверху, сквозь просветы в облаках, сияют снега вершин горного хребта, а тут, рядом, в клубах пара, грохочет белый от пены Сулак. Извиваясь средь каменных громад, сжимающих русло, река в неистовстве бьется об утесы, и ее воды рассыпаются тысячами радужных брызг. Кое-где склоны каньона покрыты шлейфами осыпей, они почти лишены растительности, и лишь местами по расщелинам скал лепятся коряжистые кустарники фриганы, шибляка, можжевельника, кое-где мелькнет неприхотливая сосна или березка.