В одном из расширений каньона, в котловине, окруженной известковыми горами, называемой «Гнездом Орла», и притаился аул Чиркей, аул самоотверженных и суровых людей, такой же древний, как и камни этих нагромоздившихся одна на другую саклей — жилищ неприхотливых в быту горцев. Говорят, этому аулу пятьсот лет, а некоторые находки свидетельствуют, что первые камни для жилья в «Гнезде Орла» были сделаны из гончарной глины куда в более древнее время.
Не будем углубляться в древность, тем более что имеются более поздние, точные сведения и имена, связанные с этим аулом. Здесь русский художник Гагарин писал свои этюды к картине «Каньон реки Сулак», здесь проезжал в сопровождении князя Багратиона и был восхищен увиденным француз Александр Дюма, опальный Александр Полежаев писал здесь свою поэму «Чир-юрт», а живший в Дербенте декабрист Александр Бестужев-Марлинский не раз посещал берега Сулака. Случай, описанный в «Кавказском пленнике» Львом Толстым, произошел здесь, у Евгеньевской крепости, руины которой виднеются еще на подходе к аулу Чиркей. Лермонтова знают здесь все и считают своим поэтом.
— Вы что, забыли о них, горцы? Почему не ставите им памятники у дороги? Вы помните о них?
— Да, помним. А человеческая память — памятник вечный!
Пятьсот лет стоит в этом каменном мешке аул, у края пропасти, где в глубокой расщелине грохочет Ак-су и так пенится, что кажется, будто течет в этой теснине не вода, а молоко. Сакли, поднимающиеся вверх террасами, тесно прижимаются друг к другу, словно боятся, что вот-вот горы сомкнутся и раздавят их… Пятьсот лет немалый срок, чтобы дать каждой вершине и каждому ущелью свое имя, чтоб не блуждали люди и могли назвать место, где искать не вернувшуюся со стадом корову или теленка, а может быть, бесхвостого ишака, того самого, который не вмешивается в людские суждения, хотя мог бы оказаться мудрее многих.
А там, в низине, под единственным арочным мостом, что связывает аул с внешним миром, там, где развалины бывшей Евгеньевской крепости, откуда были похищены горцами русский унтер и солдат и которым помогла молодая черкешенка бежать из плена, течет Сулак, буйная, яростная река, рожденная солнцем от ледников и вечных снегов. И эта река стала первопричиной всего того, что происходит теперь здесь, в горах. Пятьсот лет люди жили, грелись под солнцем, умирали — и заходило их солнце, рождались, чтоб вырасти, качались в расписных с выжженным узором деревянных люльках под сладостные колыбельные песни матерей и бабушек:
Росли дети, делали первые шаги по земле, резвились у берегов Сулака. Занозы иголкой из ступни вынимали, ели неспелые абрикосы, ходили в ночное, жарили в золе картошку, в лес ездили на ишаках, старше становились в одежде старших. Обуреваемые дерзким желанием схватить за пенную гриву неукротимую реку, тонули, захлебывались в ней, но бились с волнами, и спасение казалось победой. Отцовские папахи носили, отцовским оружием гордились, больше невест любили коней. Свободу любили, волю, но ни воли, ни свободы не было: погибали от набегов, выезжали на заработки в Баку, в Хажтархан, в Кизляр, на чужбине набирались ума и учились бороться за честь и свободу, за декрет о земле, за власть пролетариев; спасали, лечили красноармейцев, строили новую жизнь. И когда беда вновь нагрянула в том жестоком сорок первом году, вновь пошли умирать. И многие не вернулись в Салатау…
Все ветры времени прошли через эти горы, все беды отозвались здесь.