После работы я засыпал как убитый, чтобы на следующее утро вскочить со звоном поставленного у изголовья будильника и вновь бежать на службу — успеть убраться до открытия почты. Обязанность уборки была возложена на женский персонал, но с тех пор как началась суматоха с обменом денег, меня обуял необыкновенный трудовой энтузиазм, мне хотелось выполнять любую работу, набирая и набирая обороты — сегодня быстрее, чем вчера, завтра — быстрее, чем сегодня, я бросался на работу, как лев, и в день, когда, наконец, обмен должен был завершиться, я проснулся еще засветло, лихорадочно ринулся убирать отделение, приведя все в порядок, сел к своему окошку, в этот момент лучи утреннего солнца как раз ударили мне в лицо, я сощурил сонные глаза и с чувством неимоверной гордости и удовлетворения, вспомнив слова о святости труда, вздохнул с облегчением, как вдруг мне почудилось, что я слышу идущий откуда-то издалека звук — «тук-тук-тук», и в ту же минуту все стало таким бессмысленным, я встал, пошел домой, в свою комнату, и повалился, накрывшись с головой одеялом. Меня позвали обедать, но я нагло заявил, что плохо себя чувствую и вставать не намерен, а ведь этот день на почте был самым загруженным, моих рук наверняка не хватало, и, валяясь в постели, я сильно подвел своих сослуживцев. Я не только не смог отблагодарить дядю, напротив, своей капризной выходкой нанес вред, у меня пропало всякое желание душой отдаваться работе, и на следующий день, проснувшись поздно, я безучастно сел к приемному окошку и весь день сонно зевал, свалив большую часть своих обязанностей на соседку. С этого дня я стал вялым, сонным, раздражительным, короче, самым обыкновенным чинушей, «работающим с населением». Когда дядя спросил: «Ты все еще нездоров?» — я слабо улыбнулся в ответ: «Все в порядке, наверно, нервное истощение». «Точно, точно, — кивал дядя самодовольно. —Я и сам подозревал. Все оттого, что мозгов у тебя мало, а книжки берешься читать мудреные. Недалеким людям, вроде тебя и меня, лучше не забивать голову сложными вещами!» Он захохотал. Я горько улыбнулся. Дядя закончил профессиональное училище, но в нем нет ни грана интеллигентности.
И вот после этого... (В моих фразах, наверно, слишком много всех этих «затем», «и вот», «потом», «после этого»? Может быть, это тоже показатель моей бездарности. Я слежу за собой, но все равно эта словесная дрянь сама лезет, остается только махнуть рукой.) И вот после этого я влюбился. Не смейтесь. Сам знаю, как я смешон, но ничего не могу с собой поделать. Аквариумная рыбка, поднявшись на два вершка ото дна, висит неподвижно и почитает себя в безопасности, вот так и я жил зыбко, смутно, тихо, и вдруг, ни с того ни сего, самым постыдным образом влюбился.
Когда влюбляешься, все существо пронизывает музыка. Думаю, это самый верный симптом пресловутого «любовного недуга».
Моя любовь без взаимности. Но все равно я люблю, люблю, не могу иначе. Она — служанка в маленькой гостинице, единственной в нашей деревне. Ей нет и двадцати. Мой дядя, начальник почтового отделения, охоч до выпивки и не пропускает ни одной пирушки, которую по какому-либо поводу устраивают в банкетном зале гостиницы, там-то он с ней, скорее всего, и сошелся, во всяком случае каждый раз, когда она появлялась у окошка, чтобы положить на счет деньги или по делам страховки, дядя непременно, дразня ее, отпускал какую-нибудь несмешную сальную шуточку.