Казалось, брат заметался под цветастым ситцевым одеялом, собираясь что-то сказать, но, взглянув украдкой на меня, прыснул со смеху. Я тоже расхохотался. Потом я заявил: «Все, начинаю новую жизнь», и протянул брату руку. Он из-под одеяла как-то стыдливо протянул мне свою. Посмеиваясь, я пожал несколько раз его безвольные пальцы.
Заручиться поддержкой друзей оказалось совсем не трудно. Слушая меня, они выражали заинтересованность, высказывали свои соображения, я же заранее знал, что в конце разговора они обязательно во всем со мной согласятся. Так и получилось.
Тогда же, учась в четвертом классе, я пригласил друзей к нам домой на летние каникулы. Пригласил якобы для того, чтобы втроем начать подготовку к вступительным экзаменам в лицей. На самом же деле мне хотелось показать им Миё. Боясь, что домашним мои друзья не понравятся, я молился, чтобы этого не произошло. Старшие братья даже в провинции выбирали себе друзей только из знатных семей, и, в отличие от моих, их приятели не носили пиджаки лишь с двумя блестящими пуговицами.
За домом у заброшенной усадьбы был выстроен большой курятник, рядом с которым находилась сторожка. Там мы обычно занимались до полудня. Сторожка снаружи была выкрашена в белый и зеленый цвета, в комнатке площадью в два цубо с дощатыми стенами стояли стулья и почти новый покрытый лаком стол. На восточной и западной стороне домика были широкие двери, на южной — окно, когда все двери и окно открывали, в комнату врывался ветер, норовя спутать страницы в учебниках. Вокруг сторожки росла густая трава, в ней резвились желтые цыплята.
Мы всегда с нетерпением ждали обеда. Нас занимало, кто из служанок придет за нами. Если это была не Миё, мы устраивали ужасный шум: барабанили по столу, щелкали языком. Если же приходила Миё, все замолкали, а когда она уходила, разом прыскали от смеха. Как-то в солнечный день младший брат занимался вместе с нами. Наступил полдень, мы, как всегда, стали гадать, кто придет сегодня. Только брат не принимал участия в нашей забаве, он ходил вдоль окна, заучивая английские слова. Мы шутили, кидались книгами, топали ногами так, что пол начинал скрипеть, и в какой-то момент я потерял чувство меры. Думая втянуть брата в общее веселье, я, закусив губу, сказал ему: «Что это ты вдруг примолк, может быть...», и уставился на него с подозрением. Услышав это, он как-то очень быстро крикнул: «Нет!», и резко взмахнул правой рукой. Карточки с английскими словами, которые он держал, разлетелись в разные стороны. Удивившись, я отвел глаза. Горький вывод напрашивался сам собой. Я решил, что с этого дня должен выбросить Миё из головы. Потом опять стал смеяться, как будто ничего и не случилось.
К счастью, в тот день звать к обеду пришла не Миё. К дому все шли гуськом по узкой дорожке между грядками фасоли, я пристроился в самом конце, радуясь хорошей погоде, машинально обрывал один за другим круглые фасолевые листочки.
Я вовсе и не думал приносить себя в жертву. Мне просто было противно. Белые грозди сирени оказались запачканы грязью. Особенно было больно, что совершил это мой же родной брат.
Следующие два-три дня я провел в раздумьях и переживаниях. Разве я не видел, как Миё иногда проходит по саду. Вот почему он был так смущен, когда я пожал его руку. Короче говоря, я оказался слишком наивным. Почувствовать себя дураком — что может быть хуже.
Тогда мне казалось, что все складывается против меня. Однажды во время обеда я, мои друзья и брат сидели за столом, Миё нам прислуживала, она обмахивала нас веером, на котором была нарисована красная обезьянка. Я пытался соизмерить силу ветерка, исходившею от веера, с чувствами Миё. Она явно больше обмахивала младшего брата. Разозлившись, я швырнул вилку на тарелку с котлетой.