Тэцу-сан и Сиода были земляками и дружили с детства. Когда я учился в высшей школе, мы с Сиодой жили в одной комнате в общежитии, и он часто рассказывал мне о своей любви. Тэцу была из бедной семьи, более состоятельная семья Сиоды противилась их браку, и Сиода часто жестоко ссорился из-за этого с отцом. Во время первой ссоры он пришел в такую ярость, что чуть было не лишился сознания, у него даже кровь носом пошла. (Ну не странно ли, что этот в общем-то пустяковый эпизод произвел глубокое впечатление на мою восприимчивую юную Душу?)
Потом мы оба закончили высшую школу и вместе поступили в Токийский университет. С тех пор прошло три года. Для меня они были очень тяжелыми, а для Сиоды, видимо, нет — судя по всему, он жил припеваючи и беззаботно. Дом, где я сначала снимал комнату, находился рядом с университетом, поэтому Сиода иногда забегал ко мне. Но к тому времени мы с ним разошлись, у нас были разные друзья, разный образ мыслей, и прежняя доверительная дружба стала ненужной ни тому, ни другому. Может быть, я и ошибаюсь, но мне кажется, что, не появись в Токио Тэцу-сан, Сиода и не вспомнил бы обо мне.
Итак, прошло три года с тех пор, как Сиода перестал бывать у меня, и вот однажды зимой он явился нежданно-негаданно — мы тогда жили за городом — и сообщил, что приехала Тэцу-сан. Не дождавшись, пока Сиода окончит университет, она сбежала из дома и одна-одинешенька приехала в Локио.
К тому времени я уже был женат на глупой и темной деревенской женщине и утратил юношескую пылкость чувств, поэтому сообщение Сиоды не тронуло меня. Оправившись от изумления, вызванного столь неожиданным визитом, я принялся размышлять, пытаясь уяснить себе его тайные причины. Побег девушки явно льстил самолюбию Сиоды, наверно, он с гордостью рассказывал о нем своим знакомым. Подобная самонадеянность мне не понравилась, и у меня тут же возникло сомнение в его искренности. Как это ни печально, оправдались самые жестокие мои подозрения. Исчерпав запасы своего воодушевления, которое он демонстрировал мне в течение некоторого времени, Сиода озабоченно нахмурился и спросил: что ему теперь делать? Я, естественно, не испытывал никакого сочувствия к шалостям праздных молодых людей и, угадывая его желание, так прямо и сказал ему: «У тебя ведь своя голова на плечах. Если в твоем сердце нет прежней любви, вам остается одно —расстаться».
— Да, но... — Сиода криво усмехнулся и задумался.
Прошло сорок пять дней, и я получил от Сиоды срочное письмо. Он писал, что, следуя советам друзей и заботясь как о будущем Тэцу, так и о своем собственном, решил отправить ее обратно на родину, и она уезжает завтра двухчасовым поездом. Его письмо было лаконичным и бесстрастным. Ия — хотя никто не просил меня об этом — вдруг решил, что должен непременно проводить Тэцу-сан. Есть у меня такая злополучная склонность к опрометчивым решениям.
На следующий день дождь лил с самого утра.
Поторапливая медлительную жену, я пришел вместе с ней на вокзал Уэно. Поезд № 103 дожидался отправления, извергая клубы угольно-черного дыма, которые растворялись в дождевой мгле. Мы шли вдоль поезда, заглядывая во все окна. У Тэцу было место в вагоне третьего класса, следующем за паровозом. Три года назад Сиода знакомил меня с ней, но с тех пор она изменилась — лицо побелело, подбородок округлился, стал пухлым. Тэцу, видно, тоже не забыла меня и, услышав мой голос, сразу же высунулась из окна и радостно нам закивала. Я познакомил ее с женой. Собственно говоря, я и взял с собой жену, рассчитывая, что в этой ситуации она окажется находчивее меня и найдет нужные слова, чтобы утешить Тэцу, — ведь она и сама выросла в бедной крестьянской семье. Но, увы, жена подвела меня. Они с Тэцу лишь молча обменялись чопорными поклонами, словно две светские дамы. Смущенный до крайности, я постукивал зонтиком по боку вагона там, где было мелко написано белой краской СХФ 134273, — не знаю, что это значит.
Тэцу-сан и жена перекинулись двумя-тремя замечаниями о погоде, когда же и эта тема была исчерпана, все мы почувствовали себя очень неловко. Тэцу-сан, уставившись в одну точку, машинально то сжимала, то распрямляла свои пухлые пальцы. Не в силах больше смотреть на нее, я тихонько отошел от окна и стал прогуливаться по длинной платформе. Вырвавшийся из-под поезда пар, превращаясь в прохладную влагу, белыми клубами полз по ногам.
Остановившись под электрическими часами, я посмотрел на поезд. Мокрые от дождя вагоны глянцевито поблескивали.
В одном из окон третьего от головы вагона виднелось мертвенно-бледное лицо, обращенное к нескольким провожающим. Очевидно, мобилизованный. Япония тогда как раз вступила в войну. У меня вдруг возникло чувство, будто я гляжу на нечто недозволенное, и дыхание стеснилось в груди.