— Да, предполагалось одолжить у него столы и скамейки; но, насколько мне известно, из этого ничего не вышло.
— Вы утверждали, что это — дело решенное.
— Сомневаюсь, чтобы я утверждал это, — возразил Рандульф неуверенно. И директор банка понял, что нащупал слабое место противника.
— Но как бы то ни было, — продолжал Рандульф, начиная злиться, — я считаю весьма постыдным для такого человека, как вы, господин директор банка, изменять своему слову и пренебрегать взятыми на себя обязательствами из-за того, что какой-то там пастор…
— Я попросил бы вас выбирать выражения…
На этом их прервали — стали сходиться остальные служащие, и рабочий день начался. Рандульф, красный как рак, сидел за своим барьером, а Кристиансен, склонившись над конторкой, потирал нос.
Но прежде чем уйти из банка, он вызвал кассира к себе в кабинет. Рандульф явился к директору, полный боевого задора, но Кристиансен не дал ему говорить, а сам повел наступление.
— Я вижу, что среди векселей, подлежавших погашению на прошлой неделе, есть и вексель вашего друга кандидата Холка, обеспеченный молодым К. Ф. Гарманом и вами…
— Да, — разочарованно ответил Рандульф. — Я скажу Холку, чтобы он завтра выполнил все необходимые формальности.
— Но будьте любезны передать ему, что он должен обойтись без вашей подписи. Вы же знаете, у нас не принято, чтобы наши служащие подписывали подобные документы.
— Но ведь я в свое время согласовал это с вами, господин директор.
— Впрочем, — спокойно продолжал Кристиансен, направляясь к двери, — нам вообще нежелательно держать у себя бумаги такого рода. Было бы лучше всего, если бы ваш друг завтра выкупил этот вексель.
Рандульфу пришлось отступить. Он дрожал от злости, но делать было нечего. Вся власть находилась в руках Кристиансена, и кассиру оставалось одно — вернуться в свою кассу, у которой уже толпились клиенты.
На заседание комитета в шесть часов вечера в клубе собрались только Рандульф, Гарман и Холк. Кандидат Холк рассказал, как разволновался амтман, узнав о публичном отказе Кристиансена от участия в празднике. Амтман успокоился только тогда, когда сам отправил в газету сообщение о том, что ни в коей мере не относится к числу инициаторов праздника. Слово «инициаторы» амтман особенно подчеркивал.
Холк и Гарман смеялись, а Рандульф молча сидел у окна.
— Уж не потерял ли и ты мужество, Рандульф? — воскликнул Холк.
— Не в этом дело, но положение теперь действительно очень осложнилось. К тому же я должен сообщить тебе, Холк, одну небольшую неприятность. Ты не забыл о своем векселе?
— Вот оно что! Наверно, он уже просрочен?
— Завтра утром необходимо все оформить, но своей подписи я поставить уже не смогу.
Рандульфу пришлось рассказать им все по порядку, и они страшно рассердились на директора банка, — особенно за то, что тот требовал немедленного погашения векселя. Об этом не могло быть и речи.
Эти деньги — 1200 крон — Холк взял взаймы вскоре после приезда в город, когда он решил сменить обстановку в комнате, которую снимал, потому что хозяйская мебель показалась друзьям слишком уродливой. А взять в долг деньги было так легко! В свое время эти деньги пришлись как нельзя более кстати, но он давно уже успел забыть о них.
Пока друзья обсуждали все это, в комнату вбежал Ивар Эллингсен, пунцовый от волнения, и сразу же спросил, знают ли они, что произошло на собрании союза ремесленников. Нет, об этом они еще ничего не слышали.
— Шапочника Серенсена прогнали с поста председателя союза.
— Еще один! — сказал Рандульф.
Но и это было не все. Кроты воспользовались создавшимся положением и, вопреки уставу, полностью переизбрали состав правления. Кроме того, они распустили на собрании слух — теперь он уже распространился по всему городу, — что дочь шапочника окончательно сбилась с пути.
— Эмма Серенсен! — воскликнул Кристиан Фредерик.
Молодые люди ее хорошо знали, потому что она дружила с Констансе Бломгрен, и обе девушки были самые красивые в городе. Все трое набросились на Эллингсена с расспросами.
Но Ивар Эллингсен и сам ничего толком не знал — слыхал лишь, что она с кем-то спуталась — как говорят, с женатым человеком.
Его гораздо больше интересовало то, что подлые кроты, до сих пор не имевшие никакой власти в союзе ремесленников, теперь, в результате незаконных перевыборов, заняли вдруг все места в правлении.