Блоха сначала столько смеялась и болтала, что мам Спеккбом попросила ее попридержать язык. Мадам больше хотелось побеседовать с возницей, стоявшим сзади, о том, кто в этих краях чем болеет, и вообще, как тут живет народ.
Эльсе замолкла — не потому, что она так уж считалась с мадам, просто у нее постепенно пропало желание болтать.
Она молча, уйдя в себя, наслаждалась всем тем, что видела вокруг. Всякий раз, завидев корову, она уже не вскрикивала от восхищения, а радовалась, думая, как приятно должно быть ходить вот так и жевать свежую, прохладную траву.
Царила мертвая тишина, и озера, появлявшиеся и исчезавшие за холмами, были гладкими, как зеркало. Рожь стояла уже светло-желтая, но в овсе еще попадались зеленые пятна — в долинах, где слой почвы был глубже. Вчерашний ветер пригнул к земле тяжелые короткие колосья. Отовсюду струился запах чего-то теплого и зрелого.
Но когда они отъехали от города настолько, что пашни кончились и по обеим сторонам дороги потянулись сиреневые холмики — покрытые вереском кочки, от свежего воздуха прямо захватывало дыхание, так что Эльсе несколько раз глубоко вздохнула и схватилась за грудь — ей показалось, что корсет стал ей слишком тесен.
Все эти красоты природы, о которой она так мало знала, наполняли ее какой-то своеобразной болью, так что слезы выступили на ее глазах. Она перебрала в уме все свои мелкие грехи, и ей показалось, что она не заслуживает того, чтобы это благословенное солнце светило ей.
Но затем она почувствовала, как всю ее, с головы до ног, охватило какое-то бесконечно теплое чувство здоровья. И она сразу почувствовала такую радость, такую уверенность, такую благодарность за все — всем, что могла бы выпрыгнуть из повозки и кинуться в объятия первому встречному, — хотя бы для того, чтобы поблагодарить за свою радость, за свое безмерное счастье. Ей казалось, что она в неоплатном долгу перед всем и всеми на свете.
Ее охватило предчувствие большого-большого счастья. Она откинулась назад, насколько это было возможно в трясущейся повозке, и предалась мечтам.
Но на этот раз это были не старые ее грезы о невесте и каретах, а новая мечта — большая, удивительная, неясная, — почти пугающая.
Эльсе украдкой расстегнула несколько пуговиц на платье, чтобы добраться до корсета, — он действительно был слишком тесен.
Когда они приехали, теперь уже Блохе хотелось попросить мадам попридержать язык — так глубоко она погрузилась в свои мечтания и так жаль было, что приходилось расставаться с ними.
Дом управляющего находился несколько в стороне от прочих зданий завода. Пока мадам сидела у больной, Эльсе решила осмотреть странные длинные дома, у которых вместо стен были полки.
Еще наполовину погруженная в мечты, она бродила, рассматривая все эти новые и удивительные вещи, и все производило на нее сегодня впечатление чего-то странного и нереального.
Она не замечала потных и перемазанных глиной рабочих, сновавших вокруг нее, но зато долго стояла, глядя на большое водяное колесо, приводившее в движение глиномешалки. С задней стороны колеса, где поднимались лопасти, прыгали тысячи мелких капелек воды; они взлетали, описывая дугу, и падали маленькими ясными звездочками, бросая блики на вращающееся черное колесо.
Под водяным колесом было свежо и прохладно. Однообразный плеск вертящихся лопастей и ясные жемчужины брызг, пляшущих перед глазами, увлекли ее опять в мир грез. Внезапно ее окликнули. Она мешала пройти какому-то богатырю, который, кряхтя от натуги, тащил тяжелый груз к печи.
Эльсе пошла дальше длинными проходами, где кирпичи стояли словно молитвенники на полках, — полки кончались наверху, высоко над ее головой, и тянулись далеко-далеко, до самого конца прохода, где на солнце копошилось несколько крохотных человечков.
Сквозь дыры черепитчатой крыши то тут, то там проникал солнечный луч, протягивавший в воздухе длинную косую светящуюся полосу и наносивший на пол круглый солнечный блик.
Воробьи, свившие себе наверху гнезда, все еще продолжали вести свою греховную возню с шумом и драками. Из соседнего прохода слышались ритмичные удары лопаток, которыми выравнивают кирпичи, прежде чем отправить их в сушку; где-то вдалеке молодой веселый парень пел за работой грустную песнь о любви; но среди всего этого шума явственно выделялся терпеливый и однообразный плеск большого водяного колеса, вращавшего глиномешалки, от которых шел скрип и скрежет.