Чтобы знала ты, как дни угрюмы
И как ночи горести полны,
В этот скит мои несутся думы,
Муками души порождены.
Пусть они, уснувшей птицы тише,
Вдруг коснутся твоего чела,
Чтобы еле слышно ты прочла
В книге страсти первое двустишье.
Пусть они, мечте моей послушны,
Скажут, что в душе, на самом дне,
Сберегаю образ твой воздушный —
Это все, что здесь осталось мне.
Пусть расскажут: звезды упованья
В беспросветном сумраке зажглись…
Ласточки стрелой уходят ввысь,—
Им вдогонку шлю свое посланье.
ЧЕРВЬ
Лелея аромат природный,
Омывшись влагой первых рос,
Цветок на почве плодородной
По воле господа возрос.
Но некий червь — урод тлетворный,
Чья колыбель — зловонный ил,
Подполз — и с ласкою притворной
Лилейный стебелек обвил.
Впился, высасывая соки,
Точил, терзал, глодал и грыз…
И венчик, некогда высокий,
Поник, понуро глядя вниз.
И смертный час красавцу пробил:
Он долу голову склонил…
Цветку я сердце уподобил
И ревность — с тем червем сравнил.
СВЕТ ВО ТЬМЕ
Ночь угрюма, ночь темна,
Как страданье, молчалива.
В поднебесье сиротливо
Звездочка горит одна.
В чаще — мрак и тишина;
Ветра песенкой плаксивой,
Эхом грустного мотива
Убаюкана она.
Ночь глушит воспоминанье,
Страхи за собой ведет.
Грусть. Уныние. Молчанье.
Но в душе не оживет
Славой ставшее страданье,
В жизнь из смерти переход.
ДЕВОЧКА И ДЕВУШКА
Рассвет… Восход… И солнцу далёко до зенита,
Душа томится сладко, ликуя и грустя,—
Цветок полурасцветший, бутон полураскрытый,
Не женщина покуда, хотя уж не дитя.
Резва и угловата; робка и шаловлива,
В движенье каждом спорят смущенье и задор,
Как девушка, надменна, как девочка, стыдлива,
Читает катехизис и стихотворный вздор.
Как грудь ее трепещет, когда окончен танец:
То ль запыхалась в вальсе, то ль им опьянена,
Не вдруг поймешь, заметив дрожащих уст багрянец,
То ль просит поцелуя, то ль молится она?
Она целует куклу, разряженную ярко,
И смотрит на кузена: хоть брат, да не родной,
Когда ж стрелою мчится вдоль по аллее парка,
Не ангельские ль крылья раскрылись за спиной?
Всенепременно бросит, вбегая из гостиной,
Взгляд в зеркало — пристрастный и мимолетный взгляд,
В постели лежа, будет листать роман старинный,
Где вечного глагола спряжение твердят.
И в спальне, в изголовье девической кровати,
Стоит кроватка куклы. Хозяйка в забытьи
Лепечет чье-то имя и тексты хрестоматий,
Безгрешно выдавая все помыслы свои.
Когда на бале скрипки настраивают тихо,
Расхохотаться хочет, но держит светский тон.
Пусть огорчает бонна — обрадует портниха,
Жеслена уважает, но ближе ей Дазон.
Из всех житейских тягот — пока одно: ученье,
Но в нем отраду сыщет, учителю послав
Нежнейшую улыбку, пока в сугубом рвенье
Придумывает фразу, где встретится «to love».
Случается порою: стоит в оцепененье,
Грудь охватив петлею переплетенных рук,
Как будто ей предстало небесное виденье,
Пытается утишить смятенный сердца стук.
Но если в ту минуту безумными словами
Расскажешь ей о страсти, которой ослеплен,—
Жестоко посмеется, пожалуется маме,
Рассердится взаправду, потом прогонит вон.
Божественно прекрасна чертой своей любою,
Глубоко тайна скрыта и не изъяснена:
Ты женщину в ней ищешь — ребенок пред тобою,
Ты с нею как с ребенком — но женщина она!
ПОЛЕТ
Il n’y a q’une sorte d’amour, mais il y en a mille differentes copies.