(Умолкает и...)
* Но в этот миг вдруг у меня на шее
* Увидели из золота литого,
Каменьями осыпанный, наперсный
Купельный крест! У нас такой обычай,
Чтобы символ святого искупленья
Не скидывать с груди от колыбели.
В тот самый миг, как с жизнью расставаться
Пришлося мне, я этот крест купельный
Поднес к устам с благочестивой думой.
Заметили святую драгоценность
С немалым изумленьем; любопытство
Понудило мне узы разрешить
И допросить меня; но я не ведал,
С которых пор ношу святыню эту.
Тут были трое из детей боярских,
Бежавших от Бориса в Сандомир;
Они признали крест, по изумрудам
И аметистам, за наперсный крест
Царевича Димитрия: возложен,
По их словам, он был Мстиславским, князем,
При самом восприятье из купели
Царевича. Оглядывают ближе
Меня и замечают с изумленьем,
Что правая рука моя короче,
Чем левая: такая же примета
Была и у Димитрия случайно.
Допрашивают крепко. Я припомнил,
Что захватил с собою при побеге
Из монастырской келий псалтырь,
Что в псалтыре есть греческая надпись,
Начерчена игумном, а какая —
Не знаю по незнанью языка.
Псалтырь нашли и разобрали надпись.
Гласит: что брат Василий — Филарет
(Тогда мое монашеское имя),
Владетель псалтыря сего, — законный
Царевич Дмитрий, младший сын Ивана;
Что тайно спас младенца дьяк Андрей;
Что есть тому свидетельства: хранятся
В каких-то двух обителях и ныне.
Тогда бояре мне упали в ноги
И с полным убежденьем и сознаньем
Челом мне били как цареву сыну.
Так вдруг судьба из глубины несчастья
Меня к вершине счастья вознесла.
Архиепископ Гнезненский
. . . . . . . . . . . . . .
Дмитрий
Как будто с глаз ниспала чешуя!
Воспоминанья подняли завесу
Минувшего — и ясно в отдаленье,
Как купола в лучах зари вечерней,
Два образа передо мной мелькнули —
Две первых искры детского сознанья.
Я вижу, как бегу я темной ночью;
Взглянул назад — потемки словно спрыснул
Пылающими брызгами пожар.
Должно быть, давнее воспоминанье,
Затем что облики его погасли
В моей душе. Я смутно помню только
Вот этот страшный, неотступный образ.
Потом припомнил я еще как раз:
Один из слуг меня назвал во гневе
Царевичем. Я счел то за насмешку,
И на слова ударом я ответил.
Все это молнией вдруг пронеслось,
Уверенность слепительную дав,
Что я царевич, будто бы погибший.
Разрешена судьбы моей загадка:
Не по приметам, может быть обманным,
А по биенью собственного сердца
Я узнаю...
И уж скорей пролью ее по капле,
Чем...
Архиепископ Гнезненский
Но разве можем положиться мы
На надпись, найденную так случайно?
Кому должны мы верить? Беглецу?
Иль показанью беглецов таких же?
О благородный юноша, по речи
И по осанке видно — ты не лжец;
Но ведь и сам ты можешь быть обманут?
* Простительно такой игрой высокой
* Увлечься человеческому сердцу.
Что может быть словам твоим порукой?
Дмитрий
* Я пятьдесят свидетелей представлю
* Поляков, от рождения свободных,
От корня безукорного Пиастов:
Пусть подтвердят иль нет мои слова.
* Сидит здесь сандомирский воевода
* И кастеллан из Люблина с ним рядом,
* Они вам подтвердят мои слова.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Архиепископ Гнезненский
Так что ж еще, пресветлое собранье?
Свидетельством таких особ высоких
Разрешено сомнение. Давно
По свету слух прошел, что князь
Дмитрий
Сын Иоанна, жив еще доселе.
* Сам царь Борис то страхом подтверждает.
* Вот юноша: летами и обличьем,
* Вплоть до случайностей игры природы,
* Он сходен с тем царевичем пропавшим,
* И духом благородным он достоин
* Высокого такого притязанья.
Судьба его чудесна несказанно:
Из кельи монастырской бедный служка
Является, и на груди его —
Тот самый крест бесценный, что царевич
* Носил, с которым он не расставался.
А рукопись смиренная монаха,
Без спору несомненная, гласит
* О царственном его происхожденье.
К тому же это ясное чело
И речь по правде — всякому порука:
С таким челом обман потайный в свете
Еще ни разу не посмел пройти,
Закидывая громкими словами...
Итак, я дальше возражать не смею
На притязанье юноши и имя, —
Даю ему как примас первый голос!