– Здесь? Серов? Он жив?
Доктор не ответил.
С треском ломая сучья и проваливаясь в снег, Лунин двинулся вперед, стараясь приблизиться к смутно темневшей перед ним яме. Вдруг на дне ямы вспыхнул свет: это доктор зажег электрический фонарик. В кружке света возникло запрокинутое лицо Серова, странно измененное какими-то темными пятнами на щеках и на лбу. Глаза Серова были открыты.
– Коля, Коля! – закричал Лунин. – Он не слышит меня! Он жив?
– Пока жив, – сказал доктор.
– Зрачки у него сужаются от света, – объяснила санитарка, уже стоявшая рядом с доктором.
Фонарик погас. Быстрым, сильным движением доктор поднял Серова и вынес его из ямы.
– Отойдите, не мешайте! – сказал он Лунину властно. – Все отойдите!
Услышав окрик доктора, все покорно расступились, чувствуя, что теперь он здесь главный. Образовался широкий круг, в центре которого находились Серов, доктор и санитарка.
– Носилки, – сказал доктор вполголоса.
Носилки тащил один из краснофлотцев. Их мгновенно расставили на снегу, и доктор стал опускать на них Серова. Голова Серова, пока его опускали, странно свесилась, как у куклы, и при виде этого неживого движения Лунин вздрогнул. "Пока жив", – повторил он про себя, стараясь проникнуть в смысл этих слов. – "Пока…"
Доктор, стоя на коленях перед носилками, работал. Санитарка, раскрыв свою большую сумку, передавала ему по его приказаниям то один предмет, то другой. Он разрезал меховой сапог на правой ноге Серова, снял его и отшвырнул.
– Жгут! – произнес он.
Отрезав тяжелый от крови край комбинезона, он туго перетянул голую ногу Серова жгутом чуть повыше раны, чтобы остановить кровотечение. Санитарка светила ему фонариком, пока он рассматривал рану в ноге несколько ниже колена, стараясь определить, значительно ли задета кость. Затем он занялся правой рукой Серова. Здесь всё смешалось – обломки и осколки костей, обрывки холста, клочья ваты, куски порванных мышц, – всё было слеплено запекшейся кровью в один ком. Доктор очищал руку по частям быстрыми, мелкими, точными движениями. Когда он выпрямил ее, Серов, вдруг глухо простонал, не приходя в сознание. Доктор наложил тугой жгут возле самого плеча, сделал перевязку и упаковал руку в лубок.
Лунин, конечно, не понимал смысла того, что доктор делает, да и почти ничего не видел, но уверенность доктора, его решительность, спокойствие всё это внушало Лунину доверие. Так уверен и спокоен может быть только человек, знающий свое дело. Особенно удивительной в докторе была именно уверенность, потому что каждый, кто видел его изо дня в день на аэродроме, чувствовал, что его излишняя грубоватость, все эти разговоры о спирте и женщинах происходят от постоянной неуверенности в себе. Сейчас, склоненный над раненым Серовым, он был, казалось, совсем другим человеком. Даже движения у него были другие, даже голос другой. Это чувствовали все – не только Лунин, но и Ермаков и краснофлотцы – и относились к нему по-другому: с уважением и надеждой.
– Подымайте, – сказал доктор. – Не качайте! Идем!
Укрытого чьим-то бараньим тулупом, Серова понесли на носилках через лес к дороге. Санитарка возвращалась на аэродром в грузовой машине вместе с краснофлотцами, и в "эмке" с Серовым ехали трое: Ермаков, доктор и Лунин. Носилки в "эмку" не поместились, и доктор с Луниным всю дорогу назад держали Серова у себя на руках. Голова Серова лежала у Лунина на груди, и Лунин старался не только не шевелиться, но даже не дышать, чтобы не тревожить его.
Несмотря на темноту, Лунин довольно ясно видел его лицо, обезображенное ожогами, распухшее, в черных пятнах. Теперь глаза Серова были закрыты. Ермаков, сидевший за рулем, время от времени оборачивался и тоже поглядывал на лицо Серова. Черные пятна ожогов, видимо, тревожили его.
– Здорово он опален, – сказал наконец Ермаков доктору.
– Пустяки, – ответил доктор. – Главное – глаза целы. Ожоги заживут. Конечно, если…
Доктор не договорил. "Если он жив останется", – догадался Лунин.
– Он много крови потерял, – проговорил Ермаков.
– Очень много, – сказал доктор. – И главная для него была опасность, стужа. Это ему повезло, что он в яму скатился. В яме снег мягкий, он глубоко вошел в снег, его засыпало – под снегом теплее, – вот он и не закостенел.
Километров через пять Ермаков спросил:
– А как у него нога?
– Навылет, – ответил доктор. – Но кость либо совсем не задета, либо задета мало. Ногу ему в госпитале наладят. Ходить будет.
Эти слова несколько утешили Лунина, но вдруг доктор проговорил:
– А вот пйавую йуку я у него сейчас отниму. Сейчас, как пйиедем.