В полк привез его комиссар дивизии Уваров: прилетел на своем "У-2", а сзади у него сидел высокий сержант с костистым лицом, довольно угрюмый на вид. Звали его Антон Кузнецов, и до случайной встречи с Уваровым он служил в одном из аэродромных батальонов – корчевал пни, подметал снег.
– А, знакомый! – сказал, увидя его, Уваров, обладавший замечательной памятью на лица.
Этого Кузнецова он встречал до войны в одном из лётных училищ и сразу припомнил его историю. Кузнецов был исключен из училища за пьянство.
Он тоже узнал Уварова и стал еще угрюмее.
– Как вы сюда попали? – спросил Уваров.
– На войну, товарищ полковой комиссар? – переспросил Кузнецов, вытянувшись перед Уваровым. – По мобилизации.
В этом нарочито глупом ответе был вызов, но Уваров сделал вид, что ничего не заметил.
– Не на войну, а в батальон аэродромного обслуживания.
– Сюда в батальон? Выпросился, – объяснил Кузнецов уже без всякого вызова, но всё так же хмуро. – Меня хотели в какую-то автороту направить, потому что я с мотором знаком, а я выпросился в аэродромный батальон. Всё-таки к самолетам поближе.
– Любите самолеты?
– Люблю…
Он умолк. Этот разговор явно тяготил его.
– А летать не разучились? – спросил Уваров.
– Не знаю… С тех пор не пробовал…
– А хотели бы попробовать?
Кузнецов исподлобья посмотрел на Уварова – не шутит ли.
Но Уваров не шутил.
– Вы, конечно, курса не кончили, но я помню, как вы летали, – сказал он. И как вы стреляли по конусу, помню… Из вас получится летчик-истребитель. Как вы думаете?
– Не знаю, – сказал Кузнецов.
Он всё еще не был убежден, что Уваров говорит серьезно.
– А я знаю, – сказал Уваров. – Раз я вам говорю, что из вас получится летчик-истребитель, можете не сомневаться. Было бы желание…
– Желание есть, товарищ полковой комиссар, – проговорил Кузнецов твердо.
В полку к Кузнецову отнеслись недоверчиво. Летчики не верили в его уменье летать. Но особенно не понравился он Ермакову. Ермаков был человек непьющий, глубоко презиравший пьяниц и склонный относиться к ним сурово. Он поморщился, услышав, что Уваров хочет назначить Кузнецова во вторую эскадрилью.
– В такую эскадрилью, товарищ полковой комиссар!
– Ну так что ж, – сказал Уваров. – Лунину нужен ведомый.
– А если он запьет?
– Он теперь не пьет.
– Совсем не пьет?
– Совсем.
– Простите, товарищ полковой комиссар, а откуда это известно?
– Он мне сказал.
– Ах, вот что… – протянул Ермаков, не смея спорить с комиссаром дивизии, но откровенно дивясь его легковерию. – А если он всё-таки запьет?
– Тогда отправьте его в штрафную роту, – сказал Уваров. И прибавил, смеясь:
– И меня вместе с ним.
Кузнецову дали один из новоприбывших "И-16", и под руководством Лунина он произвел несколько пробных полетов. Летал он сначала неуверенно, чувствовалось отсутствие навыка и тренировки, но Лунин опытным взором инструктора, обучившего за свою жизнь сотни летчиков, сразу подметил и оценил его находчивость, понятливость, упорство и отвагу.
Дней через десять Проскуряков спросил у Лунина:
– Будет из него толк?
– Толк будет, – сказал Лунин.
– Смотрите, гвардии майор; как бы он вас не подвел, – сказал Ермаков. – Ведь ему защищать ваш хвост.
– Не подведет, – ответил Лунин.
И через день взял Кузнецова с собой на боевое задание.
В первых же стычках с "Мессершмиттами" над озером Кузнецов показал себя дисциплинированным, смелым, разумным бойцом. На него действительно можно было положиться: он не вырывался вперед и не отставал, не покидал Лунина в опасности и всё свое внимание направлял на то, чтобы охранять его самолет сзади.
В полку и в эскадрилье к Кузнецову скоро привыкли, однако довольно долго был он окружен некоторым холодком. В столовой Хильда обслуживала его равнодушно, не глядя на него, и явно не считала его своим. В холодке этом был виноват прежде всего он сам, – он со всеми держал себя суховато. Видом своим он словно говорил:
"Я знаю, что вы обо мне дурно думаете, но мне это всё равно. Я делаю свое дело и вашим мнением не интересуюсь".
Лунин относился к нему, пожалуй, лучше всех. Он чувствовал к нему симпатию и, безошибочно знал, что Кузнецов втайне относится к нему с уважением и благодарностью. Но холодок оставался и между ними. И главная причина этого заключалась, вероятно, в том, что Лунин, не отдавая себе отчета, в глубине души не мог простить Кузнецову, что тот, став его ведомым, занял место Серова. Лунин слишком любил Серова, чтобы позволить себе относиться к своему новому ведомому так же, как к прежнему.