– Как, как вы сказали? – переспросил Лунин. – В человека радостно верить?
– Ну да. Вы разве не согласны?
– Нет, согласен. Это вы очень хорошо сказали, Иван Иваныч.
– И, знаете, потом почти никогда не приходилось жалеть, что поверил человеку, – продолжал Уваров. – Почти никогда.
– И всё же Серов мог ошибиться, – повторил Лунин упрямо.
– Серов мог ошибиться, – согласился Уваров. – Но мы не должны ошибиться. Мы не знаем, что с ней случилось, и мы должны не гадать, а узнать. Мы обязаны найти ее и узнать, почему она ему не пишет.
– Это правильно, – согласился Лунин. – Было бы неплохо, если бы мы узнали. Но как ее найти?
– Надо постараться, – сказал Уваров. – Я попробую.
Задумавшись, они опять замолчали, продолжая идти рядом по темному, притихшему аэродрому. Разговор о Серове еще сблизил их.
И всё же Лунин несколько смутился от неожиданности, когда после долгого молчания, Уваров вдруг спросил его:
– Константин Игнатьич, почему вы не в партии?
Лунин ответил не сразу.
– Так жизнь сложилась, – сказал он.
– Плохо сложилась?
– Нет, отчего же плохо! – сказал Лунин. – Разве я жалуюсь?
Он замолчал. Уваров молчал тоже, шагая рядом с ним.
– А в партию я давно мечтал вступить, – сказал Лунин наконец. – Было время, я даже рекомендации собирал… Незадолго до войны… Заявление было написано…
– Ну и что же?
– Не подал.
– Почему?
– Случилось одно событие…
Снова молчание. Возможно, Лунин ждал, что Уваров задаст ему вопрос. Но Уваров вопроса не задал.
– Я разошелся с женой, – сказал Лунин. – Вы знали об этом?
– Догадывался, – ответил Уваров. – Вас упрекали за это?
– Нет, не упрекали. Но, может быть, могли бы упрекнуть.
– За то, что вы разошлись?
– Ну, если не упрекнуть, так хоть спросить. А я никому ничего не хотел объяснять. И не подал заявления.
Уваров молчал, полагая, что Лунин ничего ему больше не скажет. Но Лунин вдруг заговорил сам.
– Я выгнал ее из дому, – сказал он. – Она встречалась с одним человеком, и я узнал. Она стала меня просить. Она говорила, что не будет с ним больше встречаться… Она хотела остаться… Она очень просила меня…
– А вы?
– Я велел ей уйти. И с тех пор никогда ее больше не видел.
Уваров ждал, не скажет ли Лунин еще чего-нибудь. Но Лунин больше ничего не сказал. Тогда, минуты через две, Уваров спросил:
– А по-вашему, вы поступили с женой правильно? Как вы сами считаете?
– Было время, когда я считал, что поступил правильно.
– А теперь?
– Не знаю…
Они опять замолчали и молча дошли почти до самой землянки зенитчиков. Лунину нужно было возвращаться. Они остановились, но расставаться им не хотелось, и они довольно долго стояли рядом, скрытые друг от друга темнотой. Когда смолк стук их сапог, в тишине еще слышнее стал протяжный смутный гул, доносившийся откуда-то издалека.
– Слышите? – спросил вдруг Уваров. – Это наша земля, захваченная немцами, кричит: "Жду-у-у у!.."
Три эскадрильи полка вылетели по очереди, и последней поднялась вторая.
Длинная декабрьская ночь совсем уж подходила к концу, и зубчатая кромка леса, окружавшего аэродром, явственно выступала из мглы, когда самолеты второй эскадрильи один за другим, вслед за самолетом Лунина, оторвались от снежного поля. В последний раз пронеслись они над могилой Рассохина; сделав круг, построились большим клином и двинулись на запад.
Небо было мутно, и только позади, на востоке, в тучах был разрыв, в котором тлела бледная зимняя утренняя заря, бросая розовые отсветы на снег.
Озеро лежало под самолетами огромной неподвижной пустыней. Год назад в начале декабря через озеро тянулись вереницы машин, а сейчас во льду еще чернели огромные полыньи, раскинувшиеся на много километров. Осень затянулась, вторая военная зима пришла с опозданием, настоящих морозов еще не было, и озеро замерзало медленно, вяло. Навигация давно уже кончилась, но возобновить автомобильную дорогу по льду всё еще не удавалось. Опять наступило время, когда связь между Ленинградом и остальной страной поддерживалась только по воздуху.
Вот уже впереди и мыс Осиновец, покрытый темным лесом. Вот и Осиновецкий маяк. Прошлой зимой Лунин пролетал здесь с Рассохиным и Серовым. Тогда их было только трое, и летели они на восток. Рассохин так и не долетел… И вот теперь Лунин возвращается. Сколько самолетов ведет он за собой, и каких самолетов!
Спустились они не на прежний аэродром, где стояли осенью прошлого года, и, по правде сказать, Лунин был рад этому. Ему тяжело было бы опять поселиться в той дачке, где Кабанков играл по вечерам на аккордеоне, опять ходить в ту же столовую, где он столько раз обедал с Чепелкиным, Серовым, Рассохиным. Тот, прежний аэродром находился к северо-западу от города, всего в нескольких километрах от берега Финского залива, а новый, с которого им теперь предстояло работать, лежал от города к северо-востоку. Железнодорожная линия, соединяющая Ленинград с западным берегом Ладожского озера – единственная действовавшая железнодорожная линия внутри кольца осады – проходила рядом с аэродромом, и когда самолеты эскадрильи совершали посадку, первый земной звук, который услышал Лунин, был гудок паровоза. Он давно не слыхал паровозных гудков, и знакомый звук этот, спокойный, деловитый, показался ему мирным и уютным.