– Как вы тут живете, Анна Степановна? – спросил Лунин.
– Ничего, – ответила она. – Работаем.
– Вы работаете? – удивился Лунин. – Давно ли?
– С весны.
– Где же вы работаете?
– На производстве.
– На каком?
– На секретном.
Она гордо и многозначительно поглядела на Лунина.
– Что же вы там производите?
– Оружие, – ответила она. – А какое оружие – секрет.
Она принялась рассказывать ему, как она ежедневно ездит на трамвае туда и обратно. При этом она описывала людей, которых встречала в трамвае, и передавала, что она им говорила и что они ей отвечали. До сих пор вся жизнь ее протекала в тесном кругу нескольких ближайших улиц, и эти длинные поездки в трамвае в отдаленный край города, где находилось "производство", очень ее, видимо, занимали.
Но Лунин всё не мог привыкнуть к мысли, что эта древняя Анна Степановна изготовляет оружие, которым бьют немцев, и спросил:
– А всё-таки, Анна Степановна, вы-то что делаете там?
– Я на обтирке.
– На обтирке?
– Стволы-то в масле, – сказала она, снисходя к его непониманию. – Вот мы и обтираем их разной ветошью.
Едва чайник закипел, она заварила чай и разлила его по чашкам – Лунину и себе. Лунин вынул было из кармана кусок хлеба, завернутый в бумагу, но она рассердилась на него:
– Ну вот еще! К нам в гости со своим хлебом не ходят. Прошли те времена.
Чай был с сахаром. Она принесла на стол оладьи из пшенной крупы и заставила Лунина их попробовать.
– А Марья Сергеевна в каждом письме спрашивает: не заходил ли Константин Игнатьич, тот военный, который меня и моих детей от смерти спас?
– Она вам пишет? – воскликнул Лунин.
– Пишет.
– А как она?
– А ничего. Сначала очень больна была, и Ириночка у нее болела. А теперь, видно, ничего. Я отпишу ей, что вы заходили, а то она всё спрашивает. Я знаю, ей еще кое про кого спросить хотелось бы – не заходил ли, не писал ли, – да не решается. А тот уж не зайдет, не напишет, все сроки вышли. Либо убит, либо другую завел,
– Где она? – спросил Лунин.
Анна Степановна рассказала ему, что всю весну и всё лето Марья Сергеевна прожила в Ярославле. Там устроено было нечто вроде больницы для тех эвакуированных ленинградцев, которые находились в особенно тяжелом состоянии. Марью Сергеевну и ее детей еле живых сняли с поезда. Она очень долго хворала, но потом поправилась и списалась с директором той школы, где прежде работала. Школа эта теперь на Урале. Директор вызвал ее, и она в августе уехала из Ярославля на Урал и с первого сентября начала работать.
– Хотите ей написать? – спросила Анна Степановна. – Я вам адрес дам.
– Да что писать? – сказал Лунин, – Лучше вы напишите… Передайте привет… спасибо за память…
Уходя, он спросил Анну Степановну:
– Не надо ли вам чего?
Но она твердо ответила:
– Нет, ничего не надо.
Уже совсем стемнело, беззвездное небо было черным, дома с затемненными окнами потонули во мраке, и только снег белел на тротуарах. Лунин перешел через Неву по Литейному мосту и там, на Выборгской стороне, влез в кузов попутной военной машины. Как раз в этот момент немецкая артиллерия, затихшая было, начала обстрел района Военно-медицинской академии и Финляндского вокзала. Грохот разрывов в пустынных ночных улицах казался особенно гулким; огромные сполохи озаряли небо. И, трясясь в кузове мчащейся машины, Лунин подумал о том, как страшно, что Соня живет здесь, под постоянным обстрелом. И понял, что теперь всё время будет беспокоиться о ней.
Глава двенадцатая. Прорыв
В степях между Волгой и Доном продолжалось уничтожение окруженных немецких армий. Перед самым Новым годом Совинформбюро сделало подробное сообщение о безнадежном положении немецких войск под Сталинградом, уже обреченных и теперь добиваемых. Но здесь, на севере, всё попрежнему было тихо, неподвижно, неизменно.
Мела метель.
Бойцы, обслуживавшие аэродром, изнемогали в борьбе со снегом, ежедневно загромождавшим взлетную площадку движущимися, рыхлыми, дымившимися на ветру сугробами. Непроглядная снежная мгла отгородила Лунина и его летчиков от всего мира.
Но эта неподвижность, неизменность, тишина были обманчивы. В крутящейся снежной мгле передвигались части, расставлялись орудия, шла подготовка внезапного, могучего удара. Никто не знал, когда этот удар наконец грянет, но приближение его и неизбежность чувствовал каждый.
– Ну, теперь скоро и мы, – говорили летчики, постояв на командном пункте полка перед сталинградской картой Шахбазьяна.