Вынырнув, он плыл к гранитной глыбе, вершина которой то появлялась над водой, то погружалась. Тут бушевал самый большой бурун. Обхватив верхушку глыбы руками, Татаренко вступал в единоборство с буруном, который то покрывал его с головой, навалившись на него всей своей тяжестью, то, отступая, старался оторвать от глыбы и утащить за собой. Эта азартная игра с буруном, могучим и коварным, доставляла ему удовольствие именно тем, что требовала от него напряжения всех его сил. Чем ближе придвигалась осень, тем чаще становились бури и тем труднее было сладить с этим буруном. Вода делалась всё холоднее; в сентябре она обжигала кожу, как пламя. Но Татаренко по прежнему каждый вечер ходил купаться на западный мыс.
После купанья он шел ужинать в землянку возле аэродрома, служившую летчикам столовой. Там было тесно – две скамейки и покрытый клеенкой стол под низким бревенчатым сводом. К тому времени, как Татаренко возвращался с купанья, его товарищи обычно уже поспевали поужинать и уйти. Одна только Хильда оставалась в столовой.
Хильда последовала со второй эскадрильей и сюда, на остров. Единственная женщина на аэродроме, Хильда теперь не только кормила своих летчиков, но и штопала им носки, утюжила брюки, стирала белье. Она привыкла к тому, что Татаренко опаздывает к ужину, и всегда его дожидалась. Сколько стараний прилагала она, чтобы ужин его не остыл и не перепрел! Пока он ел, она стояла и смотрела на него. И пододвигала к нему то соль, то горчицу, то ложку, то вилку.
Но он не замечал ни того, что ел, ни Хильды. Случалось, что за весь ужин он не говорил Хильде ни слова. Он был погружен к свои мысли, и Хильда знала, что это за мысли.
Как всё в эскадрилье, Хильда знала, что Татаренко любит Соню, сестру Славы.
О том, что она думала по этому поводу и что она чувствовала, летчики строили немало предположений, но ничего достоверного не знал никто: о чувствах своих она никому не рассказывала.
Еще весной, задолго до перелета на остров, Уваров как-то сказал Лунину:
– Чуть было не забыл! Я ведь хотел с вами посоветоваться.
– О чем?
– Видите ли, какое дело неприятное… – Уваров нахмурился и понизил голос: – Я узнал наконец адрес той женщины, на которой собирался жениться Серов.
– Да ну!
– Мне сообщили совершенно достоверно.
– Где же она?
– На Урале.
– На Урале?..
– Вместе со своей школой.
– Не может быть! – воскликнул Лунин. – Серов писал ей в школу и не получил ответа.
– Вот это как раз неприятнее всего, – сказал Уваров.
– Вы думаете, она получала его письма и не хотела отвечать?
– Кто ее знает… Выходит, что так.
– Позвольте, позвольте! – заволновался Лунин. – Я собственными глазами видел официальный ответ директора школы, что ее в школе нет.
– Знаю, – сказал Уваров. – И этот же самый директор не менее официально ответил тем инстанциям, которым я посылал запрос, что она работает в школе.
Лунин промолчал и отвернулся. Уваров внимательно посмотрел на него.
– Так вот, дайте совет, – сказал Уваров. – Сообщить Серову ее адрес или не сообщать?
– Представьте только, как ему будет больно, когда он узнает, что она получила его письмо и не желала на него ответить!
– Так не сообщать?
– Не сообщать.
– А ей?
Лунин задумался.
– А ей написать без всяких чувств, как можно суше. Летчик Николай Серов находится в Барнауле, в таком-то госпитале, на излечении. Вот и всё. А там пусть она сама поступит, как ей совесть позволит.
– Я как раз так ей и написал, – сказал Уваров.
"Вот и Серов одинок, – подумал Лунин с горечью. – Бывают же на свете люди, которым суждено одиночество!"
Жизнью своей Слава был совершенно доволен.
Казалось бы, что могло быть занимательного для тринадцатилетнего здорового мальчишки в однообразной гарнизонной жизни на тесном маленьком острове? Даже побегать как следует негде. Уже через день после перелета ему стал здесь известен каждый пень, каждый камень. А между тем Слава не только не скучал, но никогда еще не жил так увлекательно. И всё оттого, что на острове были самолеты.
Он с самых ранних лет интересовался самолетами и любил их. Но прежде самолеты привлекали его внимание только тем, что они движутся, летают, сражаются, и он представления не имел о том, что заставляет их двигаться и летать. Однако за время его жизни на аэродроме самолеты мало-помалу приоткрыли ему свои тайны. И эти тайны казались ему теперь увлекательнее всего на свете.