Не желая, чтобы посторонний человек принял его за труса, Криницкий усилием воли заставил себя не упасть. И напрасно, потому что молоденький летчик немедленно со всего роста рухнул в кусты голубики, крикнув:
– Ложитесь!
Уже опять раздавался отвратительный вой приближающегося снаряда, и Криницкий упал ничком, уткнувшись лицом в мокрую траву. Грянул взрыв, совсем близкий, оглушительный, и мягкая воздушная волна ощутимо прокатилась над спиной Криницкого. Потом взрывы пошли один за другим, почти без промежутков, все выло и гудело кругом. Криницкий вжимал себя в землю, каждое мгновение ожидая удара и смерти. Только раз удалось ему на секунду приподнять лицо; он увидел накренившиеся и падающие стволы елей и тотчас же опять уткнулся в землю.
Когда налет кончился, наступила такая глубокая тишина, что в нее невозможно было поверить. Криницкий медленно поднялся, очищая руками свою мокрую черную шинель. Слышно было, как, шелестя, осыпалась по веткам взметенная взрывами земля, но от этого шелеста тишина казалась только еще глубже и неправдоподобнее. Осенняя листва сияла по-прежнему ярко, и искалеченный лес по-прежнему был знакомым, живым, влажно пахучим лесом. Молоденький летчик тоже поднялся и, улыбаясь, как раньше, подошел к Криницкому.
– Здравствуйте, – сказал он. – Вы меня не узнаете, товарищ интендант? Я – Терехин. Лейтенант Терехин.
Ни фуражки, ни шлема на нем не было, в светлых волнистых волосах застряли капли росы и золотой березовый листок. Видя, что Криницкий все еще его не узнает, он удивленно воскликнул:
– Да ведь я вчера вечером привез вас сюда! На У-2! Тут только Криницкий его вспомнил. Вчера вечером, садясь в темноте в самолет, он совсем не разглядел летчика. Да и не приглядывался, целиком поглощенный своими мыслями – все о том же.
– Я здешний извозчик, – сказал Терехин. – Вожу людей взад-вперед – то в Кронштадт, то сюда, то на тот берег. Вы на моей койке спите.
– Я не виноват, меня положили… – проговорил Криницкий. – Я, наверное, стеснил вас…
– Пустяки, – сказал Терехин. – Я ведь здесь по ночам не бываю. У меня работа ночная, днем тут не полетишь – сразу собьют. Хорошо, теперь ночи длинные, а летом круглые сутки светло, по неделям вылетать не удавалось… Пользуйтесь моей койкой, живите, а я, если понадобится, и землянке на старте переночую… Вы куда? В продчасть? Да вот она. Мы уже пришли…
Криницкий козырнул и по мокрым разъезжающимся доскам спустился в землянку продчасти.
Елену Андреевну застал он в маленькой боковой каморке, в которой тяжело пахло плесенью, копотью и керосином. Пятилинейная керосиновая лампа на столе озаряла дощатые стены, столб, подпиравший потолок, и узкую железную койку с плоской подушкой. Елена Андреевна сидела за столом все в той же неуклюжей шинели и разбирала какие-то бумажонки в папках. «Она тут и работает и живет, – подумал Криницкий. – Вот отчего у нее такое бледное лицо…»
Когда он пошел, она встала. Лицо ее было сухо и замкнуто. Ни одним словом, ни одним взглядом не напомнила она, что вчера они уже встречались и она ему гадала. Она приняла у него аттестат и стоя вписала в книгу. Когда она нагнулась над столом, записывая, он увидел, какая у нее тонкая, детская шея. Беспомощная слабость этой шеи тронула его.
Теперь ему оставалось только уйти. Однако он не хотел уходить, не выяснив того главного, что волновало его больше всего. Догадалась она или нет – вот что ему нужно было узнать. Но как? И он продолжал стоять, переминаясь с ноги на ногу.
Возможно, она поняла, отчего он медлит, так как вдруг спросила:
– Вы будете писать о нашем аэродроме?
– Попробую, – ответил Криницкий.
– Боюсь, это не просто, – сказала она. – И сразу приметесь за работу или сначала будете осматриваться?
– Разумеется, сначала осмотрюсь. Ведь осматриваться – для меня главная часть работы.
– Понимаю, – сказала она. – Иначе у вас и быть не может. Я к тому, чтобы вы сразу взялись за дело. Работа все излечивает.
– Нет, позвольте! – заволновался Криницкий. – Откуда вы знаете, что…
Но она не дала ему договорить.
– Идите, пока нет обстрела, – сказала она дружелюбно и властно, – а то до столовой не дойдете.
И он ушел.
Выйдя из землянки, он сразу же, у самого входа, опять столкнулся с Терехиным. Неся свои кузовок, доверху полный ягод, Терехин направлялся в продчасть. Почему-то, встретясь снова с Криницким, он смутился. Круглое лицо его порозовело. И первую секунду он даже сделал было такое движение, будто хочет пройти мимо продчасти, но, решив, видимо, что Криницкий уже понял, куда оп идет, остановился.