– Так это хорошо, – сказала Елена Андреевна. – Там, конечно, сытнее.
– Жена мне так и писала, – подтвердил Криницкий, но по голосу его было ясно, что он не видит в этом ничего хорошего. – Она и теперь часто бывает в Челябинске.
– И встречается там с женою вашего сослуживца?
– Ну да.
– И жена сослуживца пишет в письмах к мужу про вашу жену, а муж показывает эти письма вам? И это вас мучает! – воскликнула Елена Андреевна. – Да ведь это же сплетни!
– Никаких сплетен она не пишет, – возразил Криницкий. – Она пишет только, каким образом моя жена устроилась работать на опытную станцию…
– Ее, конечно, кто-нибудь устроил…
– Ну да, один ученый-агроном, – сказал Криницкий с ненавистью и презрением.
– Ваша жена познакомилась с ученым-агрономом?
– Она давно его знала! В том-то и дело, что… – начал Криницкий, ужасно торопясь, решившись вдруг все рассказать и чувствуя от этого неожиданное облегчение.
Но тут звонкий мальчишеский голос окликнул их из темноты:
– Восемь!
Криницкий вздрогнул, остановился и замолчал, недовольный, что его перебили. В темноте под елью он смутно видел фигурку краснофлотца с винтовкой.
– Три! – ответила Елена Андреевна, и они пошли дальше.
– Дело в том, что этого агронома я тоже давно знаю, – сразу же продолжал Криницкий, летя, как с горы, спеша рассказать все-все. – Он наш, ленинградский, работал здесь до воины в сельскохозяйственном институте. Года три назад жена познакомилась с ним где-то по своим служебным делам. И он… и он… И я… и я…
– Вам не понравилось это знакомство?
– У нас чуть до развода не дошло. Одну осень мы с ней прожили, как в бреду. Я говорил: «Либо я, либо он». Ведь правильно? И она дала мне честное слово никогда больше с ним не встречаться.
Они дошли уже до входа в землянку продчасти. Елена Андреевна остановилась и обернулась к Криницкий.
– Дурак я! – воскликнул Криницкий, и голос его задрожал от гнева и муки. – Какой я дурак, что тогда не развелся!
– Счастливый, – сказала Елена Андреевна тихо.
Криницкий не понял. Она издевается, что ли? Вглядываясь в ее слегка приподнятое лицо, смутно белевшее в темноте, он спросил:
– Кто счастливый?
– Вы, вы счастливый! – сказала она искрение и мягко. – Вы не знаете, какой вы счастливый!
– Почему?
– Вам есть кого ревновать!
Он стоял, взволнованный ее словами, и старался сквозь темноту вглядеться в ее лицо, но не мог, так как она опустила голову.
– Как я когда-то ревновала! – сказала она. – Если бы я тогда знала, как я счастлива!..
Голос ее дрогнул и странно сорвался.
Взрыв снаряда озарил небо, и при мгновенном свете он увидел, ее неуклюже сгорбившиеся плечи и понял, что она плачет. Он вспомнил, что она потеряла мужа.
После вспышки стало еще темнее, и она долго стояла перед ним в темноте и бесшумно плакала о муже, а он молчал, полный внезапной жалости к ней и с удивлением чувствуя, что боль, которая столько дней не покидала его ни на минуту, слабеет, утихает.
Она внезапно вытерла лицо рукавом и сказала:
– Простите меня.
И шагнула к низенькой двери, ведущей в землянку.
– Нет, это вы меня простите, – сказал он, чувствуя себя виноватым перед нею, хотя и не знал в чем.
Она уже скрылась за дверью.
Он постоял еще несколько секунд, потом повернулся и быстро зашагал по тропинке назад. Впервые за столько дней странное ощущение покоя охватило его. Он шагал, смотрел на звезды, мелькающие сквозь ветки, весь охваченный нежностью к жене.
– Тринадцать! – раздался звонкий голос из темноты. Криницкий остановился. Что это? Он должен что-то ответить, но что именно? Нужно прибавить… или отнять… Провожая его в конце июня прошлого года на Балтийском вокзале, жена все прижималась к его щеке и шее мокрым от слез лицом, потом отодвигала его руками, смотрела на него и опять прижималась…
В темноте под елкой что-то шевельнулось, и свет звезд блеснул на стволе поднятой и выставленной вперед винтовки.
– Два! – выговорил наконец Криницкий.
– Проходите, товарищ интендант третьего ранга, – весело сказал часовой.
«О чем это я сейчас думал? – старался вспомнить Криницкий. – О таком хорошем… Да! Пускай… Не может этого быть, чтобы она меня разлюбила!..».
Утром на аэродром прилетели из-за моря истребители. Ветреный, пронизанный холодным осенним солнцем воздух был прозрачен, и немцы отлично видели, как они шли на посадку. Обстрел начался сразу же, черные столбы дыма и поднятой взрывами земли побежали через все просторное травянистое поле от одного края к другому. Истребители садились уже между этим столбами, и взвихренная к небу галька стучала, осыпаясь, по их деревянным плоскостям, как картечь. Лавируя между взрывами, к ним стремительно подкатили бензозаправщики, чтобы как можно скорое влить бензин и их опустевшие за перелет баки. Аэродром весь гудел и гремел, люди, то падая, то вскакивая, работали у самолетов, а ветер нес через их головы то клочья дыма, то смерчи из красных и золотых листьев.