– По если ты никому не сказал, так откуда же стало известно? – спросил Вася Котиков.
– Почем я знаю! – ответил Дмитриев раздраженно. – Если они в своем самозабвении могли вести себя так неосторожно при мне, они при других могли вести себя еще неосторожнее. Я ведь видел их редко, а из бухгалтерии забегали к ним поминутно. Может быть, их на улице слишком часто встречали вдвоем, или растрещали соседи по квартире. Я знаю только, что он сразу же перешел работать в кабинет к своему начальнику, что ей в комнатенку посадили какую-то старуху и что о них болтал весь наш дом. Почем я знаю! – повторил Дмитриев, все больше волнуясь и раздражаясь. – Я тут был ни при чем, но она обвинила меня!
Дмитриев налил себе водки, ни с кем не чокаясь, выпил и вытер губы рукавом.
– Понимаете, – продолжал он, – мне вначале и в голову ничего но приходило. Я-то знал, что никому не сказал. Сперва я встречаю его. В коридоре. Он глянул на меня робко и злобно. Замигал белесыми ресницами и прошел мимо. Я не придал значения, он показался мне только жалким. А через несколько дней я увидел ее.
Столовая наша расположена была в полуподвале. Когда начинался обеденный перерыв, со всех этажей катился вниз по лестнице сплошной людской поток. Я стоял на лестничной площадке и заметил ее только тогда, когда она уже прошла мимо и спускалась дальше в плотной толпе людей. Люди окружали ее со всех сторон, но она как будто не имела к ним никакого отношения и двигалась словно в пустоте, тоненькая и прямая, как стрелочка. По неуловимому движению плеч видел я, как она мучается от гордости и одиночества. Мне захотелось сейчас же побежать за ней, заглянуть ей в лицо, сказать ей что-нибудь утешительное, приветливое, показать, что есть человек, который относится к ней совсем по-другому. По я сдержался, я знал, как людно и тесно у нас в столовой, – там мне ничего не удастся сказать. В столовую я не пошел, но какое-то неожиданное для меня чувство, – жалость, нежность – все гнало меня на третий этаж по всякому предлогу и совсем без предлога. Ну, и, разумеется, я встретил ее наконец в коридоре.
Коридоры у нас были длиннейшие, без окон, освещенные редкими лампочками. Она издалека шла мне навстречу, и я узнал ее сразу, остановился возле лампочки и стал ждать. По походке ее я видел, как она несчастна. Лицо постаревшее, осунувшееся. Занятая своими мыслями, она поравнялась со мной, меня не заметив.
– Здравствуйте… – заговорил я, не зная, как начать. – Простите, что я вмешиваюсь… Я только хочу сказать вам…
Но сказать я не успел ничего. Она повернулась, узнала меня, и лицо ее помолодело и расцвело от гнева.
– Вы! – воскликнула она с невыразимым прозрением. – Вы смеете со мной говорить!..
И, надменно дернув плечом, побежала прочь.
Тут только до меня дошло, что она убеждена, что это я разболтал ее тайну. У меня все похолодело внутри. Я побежал за нею, я бежал до конца коридора, растерянно клянясь и уверяя. Я чувствовал, что ничего не могу доказать, и это приводило меня в отчаяние. Перед самой лестницей она обернулась, и по лицу ее, порозовевшему от ненависти, я понял, что она не поверила ни одному моему слову.
– Вы уйдете из этого дома и никогда сюда больше не вернетесь! – прошептала она мне, раздельно выговаривая каждое слово. – Если вы не уйдете, я уйду сама, переменю работу… Совсем останусь без работы! Только чтобы вас больше не видеть никогда!