Вера Петровна лежала на твердом глиняном полу сарая, испуганная своим только что миновавшим порывом и той непоправимой близостью, которая теперь связывала их обоих. Гром гремел, удаляясь, ливень шипел, как кипящее масло, капли сквозь щели брызгали ей в лицо; но она не замечала ни грома, ни брызг. Потрясенная, она даже не слушала того, что он говорил ей. Она была полна стыда и тревоги. Ее пугала та тяжелая неодолимая нежность, которую она теперь испытывала к этому такому близкому и такому чужому человеку.
Он тоже был потрясен случившимся. Но не растерян. Ему, к ее удивлению, все представлялось ясно и просто. В голосе его появилось то, чего никогда не было прежде, – уверенность. И эта уверенность досаждала ей.
– Мы с тобой поженимся, – говорил он. – Да я и ты уже и сейчас – муж и жена.
«Он говорит мне «ты»! – подумала Вера Петровна. – Он убежден, что это его право… И я теперь не смею запретить ему…»
Еще больше ее покоробило, когда он заговорил о ее дочке:
– Если я люблю тебя, значит, буду любить и твою дочку! – сказал он.
«Откуда он знает, что будет любить ее? – думала Вера Петровна. – Ведь он никогда ее не видел…»
– Тебе легче будет, вот увидишь, – продолжал он. – Мне бы только выдержать, а там я перейду на заочный и буду работать. Я тебя в обиду не дам…
Он повернулся к ней и сказал тихо, в самое ухо:
– Маленькая!
Она села и старательно натянула подол юбки на коленки.
– Не надо… – мягко попросила она.
– Что – не надо?
– Не надо сейчас разговаривать…
Он заметил, как дрожит ее голос, робко и удивленно взглянул на нее и замолк.
Ливня уже не было. По пустынному мокрому парку, где все уже блестело в ожидании солнца, Вера Петровна побежала в библиотеку.
Вбежав, она наткнулась на Людмилу Яковлевну, которая, как обычно, стояла в прихожей и курила.
Вера Петровна быстро проскочила мимо и прошла к своему письменному столу, за стеллажи. Она была в полном смятении. Что делать? Как поступить?
Они предельно сблизились, но все осталось по-прежнему: Вера Петровна по-прежнему была старше его на четыре с лишним года, у нее по-прежнему была дочка и мать. Все, что так жестоко, прямо, отчетливо предсказала Вере Петровне Клавдия Ивановна, осталось. «Неправильно», – сказала Клавдия Ивановна, и Вера Петровна сама понимала, что неправильно. Но как же теперь расстаться, если она так любит его? Да ведь это уже и не просто любовь – она сроднилась с ним, она чувствует его неотделимой частью себя самой, вот как свою руку или ногу…
– Серафима сегодня не придет, у нее ангина, – услышала она из-за стеллажей голос Людмилы Яковлевны. – Знаю я эти ангины в середине лета. Опять объелась чем-нибудь.
Вера Петровна сообразила, что в библиотеке, кроме нее и Людмилы Яковлевны, никого нет. И в своем несчастье она вдруг потянулась к Людмиле Яковлевне. Ведь Людмила Яковлевна не Клавдия Ивановна: та – простая душа, прожившая правильную жизнь и не требующая от жизни ничего, кроме правильности. А Людмила Яковлевна – образованная опытная женщина, знающая, что жизнь не проста и не прямолинейна. Что, если попросить у Людмилы Яковлевны совета, ответа?..
– Людмила Яковлевна!.. – позвала Вера Петровна.
– Сейчас, – ответила Людмила Яковлевна спокойным, обычным, деловым голосом.
Услышав этот служебный голос, Вера Петровна сразу раскаялась, что позвала ее. Нет, ей никто не может помочь… Она одна, одна… И вдруг почувствовала, что слезы ползут по ее лицу к подбородку. Уже слышно было, как шуршит шелковое платье Людмилы Яковлевны. Чтобы Людмила Яковлевна не увидела слез, Вера Петровна вскочила и уткнулась лицом в книжную полку.
– Что с вами, дорогая моя? – воскликнула Людмила Яковлевна совсем другим, ласковым голосом.