– Когда я был маленьким, – продолжал он, – все взрослые вокруг меня говорили о полетах братьев Райт. Помню фотографию – их самолет в воздухе, над толпой, над множеством громадных дамских шляп с перьями. Потом пошли толки о новых отважных летчиках, заграничных и русских. Сколько их гибло! И я хотел быть таким же отважным, как они, и старался перестроить нашу садовую тачку в самолет. Моноплан, биплан – это были самые любимые мои слова. Но уже тогда я не сомневался, что люди летают в монопланах и бипланах лишь оттого, что еще только учатся летать. Я был уверен, что к тому времени, когда я стану взрослым, все будут летать без всяких бипланов, даже дети. Вспорхнул – и ты уже на крыше сарая. Вспорхнул – и ты на крыше дома, на пожарной каланче, на церковном кресте. Дверей тебе не нужно, лети прямо в окно, – даже если живешь на шестом этаже. Река – перелетел через реку. Лес – сел на самую верхнюю ветку, глядишь кругом и болтаешь ногами. Облачко – ты уже за облачком!..
Коричневая кожа на лице его шевельнулась, вокруг глаз побежали цепочки морщинок, и все это неожиданно превратилось в улыбку – добрую, лукавую и беспомощную. И я впервые догадался, что речи его надо принимать не совсем всерьез, что он, быть может, отчасти и шутит.
– Но стал я взрослым, а никто летать не научился, – проговорил он с грустью. – Зато летающих ящиков становилось все больше, и летали они все быстрей, все дальше. А человек не может взлететь даже со скоростью этого шмеля. Человек по-прежнему летает только во сне…
Он задумался, прикрыв глаза большими веками, как у совы. Но через минуту острые его зрачки опять уставились мне прямо в лицо.
– Вам часто снятся сны? – спросил он. – Я мало и плохо сплю, и меня мучают сны. Но есть один сон… Счастливый… Он снится мне на протяжении всей моей жизни – один и тот же сон… Бывает ли так с другими людьми – чтобы сны повторялись? Не могу припомнить, когда этот сон приснился мне впервые, – может быть, когда я был еще младенцем и не умел ходить. В детстве он снился мне очень часто, но потом, когда я стал взрослым и сильным, он снился реже, – так редко, что я забывал о нем на целые годы. Теперь, в старости, я опять вижу его почти каждую ночь… Этот сон – полет, в нем ничего нет, кроме полета, ни одного ясного зрительного образа. Я лечу в пространстве среди голубых и серебряных волн света, среди голубого и серебряного блеска. Я лечу стремительно, то взлетаю, то падаю, и трудно сказать, что блаженнее – взлетать или падать… Я, конечно, хорошо знаю, что теперь для меня означает этот сон… Не понимаете?.. Старое сердце, перебои… Я умру во время такого сна. И отлично. Счастливая смерть… И все-таки жаль, что мне ни разу не пришлось полетать внизу. Не в ящике, а вот как эти ласточки…
Слушая его, я жалел, что никогда не вижу такого сна, и сам чувствовал желание полетать, как ласточка. Однако мне было обидно за авиацию.
– Вы несправедливы к летающим ящикам, – сказал я. – От самолета братьев Райт до наших дней авиация прошла невероятный путь. Трудно назвать другую область, где бы человечество достигло таких успехов в такой короткий срок. Нет, вы несправедливы.
Старик не ответил. На лице его не отразилось ничего.
– Неправда, он справедливый! – сказал мальчик громко и запальчиво, и лицо его под светлым выгоревшим чубиком волос порозовело от негодования. – Он очень справедливый и все знает!
Меня поразило, что мальчик говорит о старике, как об отсутствующем, хотя стоит с ним рядом.
– А он не слышит, – сказал мальчик.
– Ничего не слышит?
– Ничего.
В этом невозможно было сомневаться. Старик во время нашего разговора не двинул ни одной морщинкой на лице. Он был глух.
– Это твой дедушка?
– Да, – ответил мальчик гордо. – Папа моей мамы. И мы знаем, что он справедливый.
Глухота обрекла старика на монологи. Он лишен был возможности слушать собеседника, он вынужден был говорить один. Мысли переполняли его. Неподвижный, прикрученный одеялом к креслу, он смотрел в простор за откосом и мечтал о летающих людях.
– Мы трехмерные существа, живущие в трехмерном мире, – заговорил он опять. – Но удивительно, до чего мало мы используем третье измерение. На плоскости проходит наша жизнь, и мы передвигаемся почти исключительно по плоскости. Высота наших многоэтажных зданий ничтожна в сравнении с шириной наших городов. Высота, на которой летают самолеты здешнего аэродрома, ничтожна в сравнении с длиной их трасс. Длина туннелей московского метро – сотни километров, а глубина – несколько десятков метров. Наши поезда, суда, автомобили движутся только по плоскости. Мы изучили каждый вершок поверхности нашей планеты, но не знаем, что находится в шести километрах под нами! Наша жизнь издавна приурочена к плоскости, к двум измерениям, и вот почему мы живем так тесно. Овладеть трехмерностью пространства – не с натугой, не урывками, не для некоторых, а свободно, щедро и просто, как владеют им все эти птицы и букашки, можно, только научившись летать.