Наскоро поев, Лунин, как всегда, направился к техникам своей эскадрильи, а от них – в ПАРМ. Проведя в ПАРМе около часа, он вышел оттуда вместе с Деевым, который торопился на комсомольское собрание, происходившее в избе, где жили мотористы.
– Ко мне сегодня заходил Серов, – сказал Деев.
– Когда? – удивился Лунин.
– Когда вы завтракали.
Деев чуть-чуть усмехнулся, и по этой усмешке Лунин понял, что Серов, проснувшись, сразу пошел к парторгу и рассказал всё.
– Что же вы ему сказали?
– Я? – переспросил Деев. – Ничего. А что ему сказать? Он сам не хуже меня понимает. По-моему, пустяки. Такой не сопьется. Здесь другое плохо…
– Другое? – спросил Лунин.
– Тоскует он очень, – сказал Деев. – Дела у него нет сейчас. Без дела с тоской сладить трудно…
Шагов десять прошли молча. Потом Лунин спросил:
– А Ермаков знает?
– Да мы с Ермаковым еще ночью знали.
– Ну, и как он?
– Ермаков насчет пьянства крут. Не терпит.
– Что же будет?
– Он доктора уже с утра к себе вызвал.
– Только доктора?
– Только доктора. Затеял-то ведь всё доктор… Ермаков решил доктора разнести.
– Разнес?
– Не успел. Прилетел Уваров, и всё отложилось.
– А Уварову скажут?
– Не знаю.
Деев еще рассказывал, а Лунин уже смотрел на Уварова, который стоял у крыльца избы мотористов и поджидал их обоих, издали им улыбаясь.
– А, Константин Игнатьич! – сказал он, когда они подошли к крыльцу, и пожал руку сначала Лунину, потом Дееву. – Нет уж, заходите, мы вас не отпустим. Тут одного из ваших мотористов в комсомол принимают.
Смотря в приветливое, веселое лицо Уварова, Лунин и сам повеселел. Он вовсе не думал идти на комсомольское собрание, но теперь с удовольствием вошел в эту большую, полную махорочного дыма избу, где со всех сторон на них глядели молодые, огрубевшие от мороза и ветра лица. Комсомольцы эскадрильи – главным образом мотористы и несколько молоденьких техников сидели на всех нарах и лавках.
– Не вставайте! Сидите! Продолжайте! – сказал Уваров. – Здравствуйте, здравствуйте! – и тихонько присел в углу вместе с Луниным и Деевым.
Посреди избы стоял Иващенко – моторист, обслуживавший самолет Серова, большой, плечистый парень девятнадцати лет. Его принимали в комсомол, и он волновался. Крупные капли пота текли по его красному лицу. Не зная, куда деть могучие руки с толстыми коричневыми пальцами, он, с трудом находя слова, рассказывал свою коротенькую и простую биографию.
Когда он кончил, комсорг эскадрильи, молоденький техник, одновременно и польщенный и встревоженный присутствием комиссара дивизии на собрании, предложил задавать вопросы. Все молчали, – они слишком хорошо знали Иващенко, и им казалось, что спрашивать его не о чем.
И вдруг Деев попросил разрешения задать вопрос.
– Сколько вылетов с начала войны сделала машина, которую ты обслуживал? – спросил он.
– Двести два, – ответил Иващенко.
– А сколько раз она возвращалась, не выполнив боевого задания?
– Ни разу.
Иващенко отвечал с откровенной гордостью. Всем было ясно, что, если летчик Серов на своем самолете за полгода такой войны мог вылететь двести два раза, значит, у него хороший моторист. И все поняли, что Деев задал свои вопросы не потому, что он не знал числа вылетов, а для того, чтобы комиссар дивизии услышал: двести два вылета и ни одного невыполненного боевого задания. Пусть комиссар дивизии увидит, какой дельный народ вступает в комсомол у них в эскадрилье!
Иващенко приняли в комсомол, и собрание закрылось. Лунин вместе со всеми вышел на крыльцо.
– Проводите меня немного, если у вас есть время, – сказал ему Уваров.
Они вдвоем неторопливо пошли вдоль деревенской улицы.
– Я брожу здесь, с людьми разговариваю и всё думаю о Рассохине, – начал Уваров. – Вас увидел, и тоже о нем подумал. Я ведь много лет хорошо его знал. Учились вместе, потом служили вместе. Я всегда его уважал, но только за эту осень он по-настоящему показал, какой он человек. Большой человек, большой воин! Мы месяц назад представили его к званию Героя Советского Союза. Сегодня получил сообщение, что он уже Герой посмертно…
– Ему теперь всё равно, – сказал Лунин.
– Ему-то всё равно, – согласился Уваров. – А вам разве всё равно?