Нет, не громом глухим оглашается небо ночное, —
Это боль Огахи превращается в стон постепенно...
"Влюбился..."
* * *
Влюбился... Ужели души твоей свет не нужен тебе?
Ты ринулся в пламя... Ужель твой скелет не нужен тебе?
С любимой ты плачущих кровью очей не сводишь.
Ужель Дар зренья, чтоб видеть зарю и рассвет, ненужен тебе?
К ее нечестивым гяурам-глазам прикован твой взор.
Опомнись! Ужели и веры завет не нужен тебе?
Ты милостыню мне жалеешь подать, царица моя...
Ужель этот нищий — раб горя и бед — не нужен тебе?
Ты всем расточаешь улыбки свои — а этот бедняк,
Что был бы одним твоим взглядом согрет, не нужен тебе?
Потоками скорби разрушен мой дом. Ужели, скажи,
Скиталец, кому и пристанища нет, не нужен тебе?
Скажи, почему ты всегда с Огахи суха, холодна?
Ужель наше время постигший поэт не нужен тебе?
"Вот родинка и кудри-тучки..."
* * *
Вот родинка и кудри-тучки и алордяное лицо:
Сравню не с солнцем — с целым небом твое желанное лицо!
Его тюльпану уподобить? А как же брови и глаза?
Не у тюльпана же их взяло твое румяное лицо!
Я б кипарис назвал, пожалуй, когда бы были у него
Живые влажные рубины, благоуханное лицо.
О, я богат! Имею очи — серебряные рудники,
И даже золотые копи — желто-багряное лицо.
Приди, откройся, ради бога, мой мрачный вечер озари,
Яви мне ясное такое, всевышним данное лицо!
Терзают Огахи заботы, и разве он виновен в том,
Что у него, у горемыки, всегда шафранное лицо?
"Что может мир поджечь..."
* * *
Что может мир поджечь? На вздохов дым багряный взгляни.
Откуда тот огонь? На милой лик румяный взгляни.
Не запрещай стенать, когда я бьюсь, как голубь в сетях, —
На шествующее подобие платана взгляни.
Видал ли ты, как ртуть по бледному шафрану бежит?
На капли слез моих, текущих непрестанно, взгляни.
Не укоряй за то, что корчусь я, как волос в огне:
Разлука жжет меня; какая в сердце рана, взгляни.
Коль налетит тайфун, и берег валом горя зальет,
Ты на глаза мои — исток беды нежданной, взгляни.
Гебе смешно, что к ней паломничает только мой дух?
На плоть мою — на прах, лежащий бездыханно, — взгляни"
Не спрашивай, зачем я стал ее жалчайшим рабом, —
О друг, на моего бездушного султана взгляни!
Везет ли Огахи в любви, совсем нетрудно узнать:
На боль таящий стих из этого дивана[14] взгляни.
"Пируют с тобою..."
* * *
Пируют с тобою... А я без пиров остался,
Один я во мраке моих вечеров остался
Речей сладкогласных на всех у тебя хватило,
Один только я без приветливых слов остался.
Хвалебные гимны в твоем цветнике слагают,
Я плачу в темнице, во власти оков остался.
Влюбленным в тебя — всем доступно вино свиданья,
А мне яд забвенья на веки веков остался.
Любовь твоя школою жизни была для многих,
А я недоучкой среди мастеров остался.
С удачею брачный у них договор подписан,
А я — не попавшим в число женихов остался.
Ко всем ты добра, кто искал твоего вниманья,
А мой, о царица, без отзыва зов остался.
Достались всем горы зерна с твоего хирмана[15],
Мне ж — ворох соломы от щедрых даров остался.
Дворцы с твоей помощью строят, а я не в силах
Лачугу сложить — без дворца бедняков остался.
Всех благоустроила милость твоя, о зодчий,
А мне только жалкой развалины кров остался.
Смирись, Огахи, с тем, что старость проходит в горе.
Что делать, когда ты рабом средь рабов остался?
"Берегов, там, где слез моих море, нет..."
* * *
Берегов, там, где слез моих море, нет.
Что поделаешь, нет так нет.
Тишины, там, где плачу я в горе, нет.
Что поделаешь, нет так нет.
Люди могут в глазах у нее прочесть милосердие или гнев,
Для меня ж ничего в ее взоре нет... Что поделаешь, нет так нет.
Всех спасает она от сердечных мук, — для меня ж ни целебных средств,
Ни сочувственных слов в разговоре нет. Что поделаешь, нет так нет.
Я во мраке разлуки совсем ослаб: даже искорки, чтоб разжечь
Моих вздохов багряные зори — нет! Что поделаешь, нет так нет.