"Суровые ныне морозы стоят..."
* * *
Суровые ныне морозы стоят,
И в жизнь они вносят ужасный разлад.
Все ежатся, жмутся поближе к огню,
Его окружив наподобье Плеяд.
Но в лютую стужу людские сердца,
Как ртуть, даже возле жаровни дрожат.
Как лотосы, лица красавиц красны,
Алевшие прежде, как спелый гранат.
Был стройностью стан их похож на "алиф",
А ныне он в "нун"[2] превратился, горбат.
В объятья любовников, полных огня,
Лукавых мерзлячек загнал снегопад.
И те, обнимая красавиц своих,
Всего достигают без всяких преград.
Ощерившисть, словно зубчатая "син"[3],
Мороз на прохожих наброситься рад.
Надел горностаи зажиточный люд:
Зима не пугает того, кто богат.
Надежные средства от холода есть:
Халаты на вате и шубы до пят.
Но как эту зиму прожить Огахи,
Где взять ему шубу и теплый халат?
"Стуж подобных не бывало..."
* * *
Стуж подобных не бывало — страшен в этот год мороз!
И дрожит, как лист на ветке, зябнущий народ... Мороз!
Гурий пламенные лица, словно солнце в облака,
Вынуждая в мех зарыться, беспощадно жжет мороз.
А из глаз он выжал слезы и замерзшею росой
Щедро сыплет их на землю. Как жесток твой гнет, мороз!
Как ни кутается плотно в шубы снежные земля,
Всюду ей наносит раны, грудь ее сечет мороз.
Жар бесценный отнимая у костров и очагов,
Даже пламени основу превращает в лед мороз.
Навалило горы снега, дует ветер ледяной,
Разум сковывая, сеет в головах разброд мороз.
Что ему худая шуба и залатанный халат?
Вмиг продув твои отрепья, душу отберет мороз!
Обнаружились изъяны и в стихах у Огахи,
Потому что и поэту зажимает рот мороз.
"Родником удивительным стали мои глаза..."
* * *
Родником удивительным стали мои глаза:
Капли крови — не слезы — застлали мои глаза.
То огнем обожжет, то как будто резнет ножом —
Всевозможную боль испытали мои глаза.
Если я потонуть с головою могу в слезах,
Не дивись: очень долго рыдали мои глаза!
Не хранится ли в келье моей Феридуна клад?
Ведь кораллы и жемчуг рождали мои глаза.
И за пазухой слезы, слезами подол набит:
Нет, не кровь, а рубины мне дали мои глаза!
Эти капли — не зерна гранатов, не виноград,
Что нашли в вертограде печали мои глаза.
Стрелы горя в мишень не попали — торчат вокруг:
То ресницы замкнули в овале мои глаза.
Ох, затмился мой взор, а когда-то звездой сиял,
Как Чулпан[4] на рассвете блистали мои глаза.
Страшный суд средь развалин застанет меня, боюсь,
Если будут так долго в опале мои глаза.
"Да обрушится купол презренного неба!..."
* * *
Да обрушится купол презренного неба! Ужели
Мало бед мы от злого вращенья его претерпели?
Все навыворот из-за неверного круговорота:
Правдолюб — угнетен, душегуб — пребывает в веселье.
У того, чья природа, как лук, искривилась, согнулась,
Устремленья стрела достигает намеченной цели.
У того же, кто прям, как "алиф", справедлив, прямодушен —
Стан сгибается в "нун", стрелы горя торчат в его теле.
Скопидом, что ограбил народ, уподоблен Каруну[5],
В чьих несчетных ларях все сокровища мира блестели,
А владеющий щедрой душою — в нужде прозябает,
От бесчисленных горгстей щеки его пожелтели.
Тот, чья непристойная брань — во дворцах обитает,
На высоких айванах[6] он нежится в мягкой постели.
А тому, кто в раздумье творит благородные бейты[7],
Суждено на соломе валяться в разрушенной келье.
Тот, кто грабит народ, раздувая в нем зависть и злобу.
С каждым часом и днем богатеет, жиреет в безделье..
"Слово бывает и в самых любимых устах горьким..."
* * *
Слово бывает и в самых любимых устах горьким.
Семечко может быть даже в сладчайших плодах горьким.
Пламенем милых ланит опален, мотылька вспомни:
Он не считает свой жребий — свой огненный крах — горьким.
Если друзей ты допустишь на праздник твоей страсти,
То наслаждение станет на этих пирах горьким.
вернуться
2
Алиф — буква арабского алфавита, обозначаемая прямой черточкой, "нун" — в виде дужки с точкой.
вернуться
3
Слово "мороз" по-узбзкски начинается на букву "син", начертание которой напоминает по виду челюсть.