Ни дать ни взять — министр.
А дело было в том, что должно было прибыть какое-то превосходительство, министр чего-то, а работягам надлежало встречать его в аэропорту, олицетворяя собой «живые силы страны» — истинных патриотов. При этом им полагалось молчать как рыбам, рта не раскрывать.
— Во-первых, о бочонке вина даже не мечтайте. Во-вторых, жалованье только в конторе, и больше нигде. В-третьих, всем сейчас же ехать в аэропорт.
Ветер стал еще пронзительней. Подрядчик выкрикнул последнее распоряжение:
— Постройте людей, Сантос! Черных и белых — отдельно! И пусть почистятся!
И вот выстроились: слева подсобники, каменщики, месильщики раствора, а справа — белые рабочие. Каждая группа получила транспаранты. Черные сгрудились у грузовика, белые — возле джипа.
— Жоан Антунес Собрал! — кричит десятник Сантос.
— Здесь! — откликается мулат.
— Садись!
— Как же это, сеньор Сантос! Мне не тут положено ехать.
— Садись, садись, не спорь. Тебя разжаловали, — смеется десятник, но Собрал не такой человек, чтобы так, за здорово живешь, забыть, что он плотник первой руки.
— Куда ж вы меня к подсобникам сажаете?
Рабочие пересмеиваются, перешептываются, но подрядчик Жил не обращает на них никакого внимания. Сказал — и кончено.
Все выстраиваются и подравниваются, а хозяин ходит перед строем, как генерал на параде, раздает транспаранты надежным людям.
— Держи, Албертино, там, в аэропорту, поднимешь повыше, чтобы эти шишки лиссабонские видели, как мы их встречаем. Понял?
Старый бригадир штукатуров только хмуро кивает вместо ответа, а глаза — как у побитой собаки. Над его седой головой полыхают красные буквы:
— Себастьян Пауло! — вопит Сантос. — Где Себастьян Пауло? Куда он запропастился? Себастьян!
Ответа нет. Только в ветвях шуршит ветер, пересмеиваются работяги.
— Себастьян! — снова взывает десятник, и все приходят ему на помощь.
— Бастья-а-ан!
Тут как с неба раздается голос Шаншо. Все задирают головы и на самой верхотуре видят две фигуры: Шаншо и старый Себастьян стоят на лесах рука об руку.
— А ну, живо вниз! Оглохли, что ли? Живо, а не то вычту из жалованья!
Десятник Сантос изображает из себя большого начальника, подрядчик Жил сыплет отборной руганью. Старый колдун и его ученик не торопясь спускаются вниз.
— Что вы там делали? Ты сторож или кто? Там твое место?
Старый Себастьян молчит, не отводя глаз, попыхивает самокруткой, а потом не спеша, мелкими шажками скрывается в толпе. Теперь все, слава богу, в сборе, и подрядчик сует Собралу в руки второй плакат.
— Чтоб все было в порядке! Смотрите у меня! Помните, что вы представляете строительную компанию «Жилафо». Ясно? Если я увижу, что кто-то не так себя вел, уволю в два счета! Или в каталажку засажу!
Он замолкает, и отзвук его угрозы висит в воздухе. Зе-Жозефа подталкивает Собрала локтем, тот торжественно выдвигается вперед:
— Разлюбезный вы наш хозяин, сеньор Жил! Вы ведь нам как отец родной. Все будет в наилучшем виде, не извольте беспокоиться! Теперь вот какое дело: мы работу кончили, хотим отпраздновать как положено — музыка, то-се. А винца отпустите? В такой день без бочонка не положено: сами знаете, привычка — вторая натура, так от века повелось.
Подрядчик — он уже снова, как петух, красуется на куче кирпича — хмыкает:
— Кто тебя из тюрьмы освободил, Собрал? Кто тебя на работу взял? Кто из тебя человека хотел сделать? Так-то ты мне за мое добро платишь? Если б не я, ты бы досыта насиделся за решеткой, а ты все свое. Правду говорят, как волка не корми… Неблагодарные твари вы, вот и все!
Собрал, однако, и не думает сдаваться: вокруг плотным кольцом стоят товарищи, ждут, чем кончится перепалка с хозяином. Сдаваться нельзя.
— Сами посудите, сеньор Жил. Да ведь не обо мне сейчас речь…
— Ладно-ладно! Кому приятно слушать правду про себя?! Бродягой ты был, бродягой и останешься. Вовек не будет у тебя ни кола ни двора! Жалею тебя в память отца, старого Антунеса, а то давно бы уж и косточки твои сгнили, и дела бы мне до тебя, дурака, не было!
— Опять не о том, хозяин… Все верно: я вор, я бродяга, я тащу, что плохо лежит, я от работы бегаю. Вы меня приветили, кусок хлеба дали. Ну, и дальше что?
Кольцо зрителей сжимается еще теснее: дело, видать, серьезный оборот принимает, как это хозяин терпит такие речи?
— А дальше — вот что, — продолжает отчаянный мулат, — не бывало еще в нашем крае, чтоб конец работы без праздника, а праздник без вина.