— Я поеду с хозяином. Ждите меня, я мигом.
Но сделать следующий шаг он не успел. Пирулито-молокосос прыгнул к нему, вцепился в рубаху:
— Нет, не пойдешь! Бочонок для всех, значит, и разговор со всеми. Что это еще за исповеди?!
— Замолчишь ты, сопляк, или…
Чтобы удержаться на ногах от сильного толчка, Пирулито схватил Собрала за рукав, порвал на нем рубаху. Мулат пихнул его еще раз, и тут началось! Работяги, сцепившись друг с другом, стали кататься между пустых бочек. Одним словом, куча мала!
Никто не победил в этой драке, никто не проиграл. А можно сказать так: победили работяги, проиграл подрядчик Жил Афонсо. Все решил случай: случайно задрались двое приятелей, случайно ввязались в свалку все остальные, леса ходуном заходили, и жестяной чан, стоявший наверху, закачался, закачался и рухнул вниз.
— Берегись!
И рухнул чан прямо на подрядчика Афонсо, и побелел тут белый по-настоящему.
А когда сеньор Жил Афонсо лежал на земле, был он черен, как уголь, от злобы и мокр, как мышь. Вода из чана окатила его с ног до головы.
Тут, конечно, драка прекратилась. Все снова замолчали, застыли как зачарованные. В наступившей тишине свистнул паровичок с близлежащей узкоколейки. Десятник Сантос, словно знахарь-шаман, суетился возле бесчувственного Жила, а тот только судорожно подергивал руками и ногами.
— Да шевелитесь же, олухи! Сделайте что-нибудь, — кричал Сантос.
Тут старый Бастиан, опираясь на свой посох, неспешно двинулся к поверженному во прах белому, склонился над ним, и сеньор Жил вскоре заворочал глазами и залопотал что-то невразумительное:
— …мираю… сволочи… вино… Вино!
Кто-то хихикнул, но Бастиан строго покачал головой. Шаншо, следовавший за стариком по пятам, спрыснул пострадавшего водой — в жестяном чане, наделавшем столько бед, еще оставалось на донышке. А вода была черная как деготь и такая же густая и вонючая. Десятник подскочил к ним, вырвал чан, что было сил пнул его ногой… Только тогда подрядчик поднялся на ноги:
— Несите бочонок! Черти проклятые, сукины дети! Пьянь подзаборная! Несите бочонок! Сантос! Сантос! Тащи вино!
Сеньор Жил был совершенно ошеломлен и качался из стороны в сторону. Десятник кинулся поддержать его под локоть. Заглушая посвист холодного ветра, грянул дружный хохот. Все веселились, а подрядчик Жил, весь перекошенный, двигался к своему джипу под насмешливую песню чернокожих работяг.
Собрал пел, Пирулито играл на своей диканзе, Зе-Жозефа бренчал на гитаре — начался настоящий карнавал, как в старое доброе время, а Жил Афонсо, сеньор хозяин, посреди всего этого столпотворения выкрикивал, хоть никто его не слышал, угрозы, приказы, ругательства:
— Поехали! Заводи мотор! Сантос! Сантос! Не забудь про штрафы и вычеты! Мерзавцы! Они меня в гроб сведут!
Но танцующим было до слов хозяина не больше дела, чем до пыли, которую взвихривали их ноги. Ладони хлопали все звонче, губы свистели все громче, пальцы щелкали все резче. И все перекрывал хрипатый голос отчаянного мулата.
Джип резко взял с места, увозя Жила и Сантоса, в воздухе полоскались позабытые плакаты, висели «ура» и «долой!».
Автомобиль зарычал и умчался, а буквы припасенных для встречи министра плакатов на глазах тускнели, покрывались пылью времени.
Ну, вот и сказочке конец, а кто слушал — молодец!
Перевод А. Богдановского.
Макана, Мариана, Нанинья
Все эти необычайные события происходили в Луанде давным-давно, в старые времена. У знатной дамы Марии Виктории Каллейрос Ваз-Кунья жила девочка Манана, взятая ею на воспитание из языческого муссека, что, разумеется, делало честь доброй репутации доны Марии Виктории. Став взрослой девушкой, крестница доны Марии и духовная дочь преподобного отца Мониза, настоятеля церкви Кармо, так и осталась жить в доме сеньоры Каллейрос на одной из фешенебельных улиц Луанды в квартале Бунго, называемом также Кипакас или Ипака. Она много помогала по хозяйству, а в свободное время занималась вышиванием, и сеньора любила Манану как родную дочь, хотя сердце ее и было переполнено материнскими чувствами, которые она питала к своему единственному сыну.